– Ты не спишь? – спросил голос.
Алекс повернулся. Хотя он никогда раньше не видел этого мальчика лет одиннадцати-двенадцати, судя по внешности, узнал бы его где угодно. У мальчишки было типичное лицо Скайлеров: серо-голубые глаза, высокий лоб и аккуратные, почти тонкие губы. Это, должно быть, Филипп-младший.
Алекс слабо кивнул.
– Как… – его голос прервался, и он не сразу смог заговорить снова, – как я сюда попал?
Филипп, побледнев, впился в него взглядом, а затем закричал:
– Папа! Дезертир проснулся!
34. Невеста, не сумевшая сбежать
Улица перед домом губернатора, Морристаун, штат Нью-Джерси
Апрель 1780 года
Стук в дверь был таким тихим, что походил на шуршание мыши под полом, но для Элизы он прозвучал как удары топора по стволу двухсотлетнего дуба. Пока дверь ее спальни оставалась закрытой, она находилась в безопасности и была Элизой Скайлер, у которой вся жизнь впереди. Но как только дверь откроется, она станет Элизой Ливингстон, которая будет считать дни до смерти.
– Элиза… дорогая. – Голос тетушки Гертруды был мягким, но терзал уши племянницы. – Время.
Девушка оглядела свое отражение в трех высоких зеркалах, доставленных Лоу по приказу Китти. Подруга принесла и платье из кремового муара, с огромным кринолином, которое не выглядело блекло лишь благодаря зеленой вышивке на верхней юбке и изумрудному подъюбнику из мокрого шелка. Оно походило на пустыню после дождя, где, как Элиза читала, раз в год зеленые побеги пробивали пески, чтобы распуститься, отцвести и погибнуть всего за один день. Корсет – первый за довольно продолжительное время (может быть, несколько месяцев, а может, и год) – сделал ее талию почти такой же тонкой, как у Пегги, а декольте было намного смелее, чем она обычно носила. Девушка инстинктивно потянулась за шалью, но Китти слегка шлепнула ее по рукам. Слегка, но весьма решительно.
– Не сегодня, – заявила подруга, припудривая декольте Элизы. – Сегодня ты станешь женщиной и должна с гордостью показать себя.
Парик, принадлежавший Китти, был немного занижен, поскольку Элиза не могла стоять ровно с такой башней на голове, и все равно казался выше, чем любой из тех, что она носила. Украшенная перьями шляпка, по мнению Элизы, смотрелась на его верхушке смешно, но Китти заявила, что шляпка напоминает хохолок какой-то экзотической птицы.
– Попугая? – шепнула Элиза, вспомнив парик Пегги с вечеринки на прошлой неделе.
– Ты – кукушка! – рассмеялась Китти и шутливо шлепнула Элизу гребнем, которым начесывала ее парик. Шутливо, но весьма ощутимо. – А теперь смотри!
Она развернула Элизабет к зеркалам, установленным так, чтобы видеть себя с трех сторон. Невеста была похожа на собственный портрет, написанный художником по памяти. Не отразив ее индивидуальность, он просто создал образ женственности – пышные бедра, тонкая талия, полная грудь, алые губы – и разбавил все это чертами той, что когда-то была Элизой Скайлер.
– Я не похожа на себя.
– Именно! – воскликнула Китти. – Разве это не грандиозно?!
Элиза встретила в зеркале взгляд подруги детства.
– Скажи мне, это больно?
Китти нахмурила брови, но тут же натянуто улыбнулась.
– Ты о секретах супружеского ложа? Тысячи поколений женщин вынесли это. Уверена, и ты справишься.
– Нет, – возразила Элиза, взяв бывшую подругу за руку, – я хочу узнать, больно ли прятать малейший проблеск индивидуальности и самоуважения под ярдами шелка, под пудрой и улыбками, которые никогда, как бы ты ни старалась, не отражаются в твоих глазах?
Улыбка застыла на лице Китти, не отражаясь, как и сказала Элиза, в ее глазах, полных холода и осуждения.
– Ты переволновалась, – заявила она, выдернув руку. – Тебе нужно немного побыть одной.
* * *
Элиза сидела в своей спальне, прислушиваясь к осторожным шагам в коридоре, приглушенным голосам женщин, собирающихся на церемонию, и горничных, готовящих дом к приему гостей после нее. Трижды она слышала стук в дверь, и трижды кто-нибудь – сначала Пегги, затем Стивен и, наконец, тетя Гертруда – просили кого-то оставить Элизу в покое.
– Она выйдет, когда придет время, – сказала тетя Гертруда.
И вот время пришло.
* * *
Дверная ручка повернулась; дверь приоткрылась.
– Элиза, дорогая! Экипаж ждет внизу.
Исчезла та женщина, которая махала флакончиком с ароматическими солями пред лицом губернатора Ливингстона, утверждая, что там микробы чумы. Прошлой ночью тетя сказала Элизе, что хороший солдат обязательно должен понимать, когда битва проиграна. Элиза возразила, что это не битва: она проиграла целую войну.
– Возможно, – не стала спорить тетушка Гертруда, – но будут и другие битвы, и другие войны, а значит, нужно сохранить для них силы.
Тетушка протянула Элизе руку в перчатке. Та встала и позволила вывести себя, как маленькую девочку, в холл, где выстроившиеся в два ряда слуги изо всех сил пытались удержать на лицах улыбки. Элизабет кивала им, пока тетушка вела ее мимо, а затем по лестнице, к ожидавшим внизу Пегги и Стивену, на лицах которых застыли еще более фальшивые улыбки. Дверь была открыта, и в проем золотым потоком струился солнечный свет. В конце парадной дорожки, прямо у ворот, ждал четырехколесный экипаж с красной отделкой. Верх был откинут, чтобы весь город мог видеть, как ее везут к жениху.
Она позволила ливрейному лакею, которого не узнала, отвести ее вниз по ступенькам и подсадить в экипаж. Это был, без сомнения, один из слуг Ливингстонов. Тетушку Гертруду усадили подле нее, кучер щелкнул кнутом, и экипаж, слегка дернувшись, тронулся с места. Дом Ливингстонов, где должна была состояться церемония, находился в другой стороне, но экипаж весело покатил по Пайн-стрит, а затем свернул на Дюмон, направляясь в парк, чтобы выставить невесту на всеобщее обозрение.
– Предстоящая свадебная церемония – лишь видимость, – обреченно произнесла Элиза. – На самом деле, меня ждет пожизненное заключение.
Тетушка Гертруда утешающе положила руку на колено племянницы.
Казалось, весна тоже стала соучастницей этого фарса, потому что день выдался на редкость славный. Воздух все еще был свеж, но легкий ветерок нес с собой намек на теплые дни, и, хотя солнце больше светило, чем грело, оно все же сияло на небе, в котором кружили птицы – от ястребов до уток, голубей, соек и зябликов. Они парили, кувыркались и рассекали крыльями чистый воздух, распевая весенние песни. На деревьях в городском парке набухли почки, которые, казалось, в любую секунду могут выпустить листья, а берега пруда покрылись золотистым ковром из одуванчиков, чьи головки отражались в темной воде сотнями маленьких солнц.
Овцы щипали свежую травку, цыплята клевали зернышки, а свиньи, готовые вот-вот разродиться множеством крошечных поросят, рылись в заболоченной части пруда. В парке было около полудюжины горожан, в том числе несколько горничных и лакеев, отправленных с поручениями, и столько же солдат; все они бросали свои дела, чтобы с улыбкой помахать счастливице, готовящейся войти в самую влиятельную семью штата.
