– Вон тот вяз, – заговорила Элиза, глядя мимо доброжелателей и указывая куда-то за их спины, – с крепким, горизонтальным суком, похожий на солдата с ружьем на плече. Это ведь на нем вешают осужденных, да?
– Элиза, пожалуйста, – взмолилась тетушка Гертруда, – ты все лишь усложняешь.
Круг по парку был завершен, и экипаж снова повернул на Саут-стрит. Уже видны были белые особняки, изысканные и аккуратные, с распахнутыми в честь яркого весеннего дня ставнями. Огромная, пестрая и пушистая кошка размером с енота, с рыжим пятном на одном глазу и черным – на другом, уселась на столбе забора и лениво умывалась, провожая взглядом экипаж Элизы.
– О, я так люблю пушистых кошек! – воскликнула тетушка Гертруда, глядя на безмятежное животное. – Они греют лучше муфты в холодный зимний день. Конечно, часто шалят, но эта кошечка наверняка воспитана как принцесса. Хозяева так ее любят!
– Мама несколько лет подряд пыталась завести кошек в «Угодьях», – сказала Элиза, – но их убивали лисы. Не думаю, что они убивали ради еды. Скорее, чтобы насолить маме.
– Ты не можешь винить мать за это, Элиза. Ты же знаешь, она хочет для тебя самого лучшего.
– Правда? Она продала меня тому, кто смог больше заплатить, и даже не смогла набраться храбрости, чтобы своими глазами взглянуть на результат торгов.
– Путь от Олбани занял бы не меньше трех дней, а учитывая ненастную погоду этой весной, полагаю, дорога отняла бы намного больше времени. И я слышала рассказы о британских налетчиках, не боящихся нападать даже на охраняемые почтовые кареты. Ты бы на самом деле хотела, чтобы мать, рискуя жизнью, приехала посмотреть, как ты произносишь несколько слов перед священником?
– Я думаю, она должна была приехать и посмотреть, что натворила. И папа тоже. Это самое малое, что они могли бы сделать.
– Тише. Мы на месте.
Экипаж остановился перед огромным белым особняком, который, сказать по правде, не отличался от любого другого дома в Морристауне и даже в Нью-Джерси, не считая того, что был чуть больше, окна – чуть шире, а фронтон – чуть вычурнее. Там, где раньше Элиза видела мелкие особенности, которые отражали различия во вкусах хозяев домов, теперь находила лишь повторение одного и того же лейтмотива, и он был таков – подчинись или убирайся.
Посмотрите на нее! После всех разговоров о том, что она сама себе хозяйка, что сама выберет свою дорогу, позволила превратить себя в овцу, которую стригут и стригут до тех пор, пока шерсть не портится и она заканчивает свою жизнь в горшке для рагу.
Тетушка Гертруда выбралась из экипажа при помощи лакея и теперь протягивала руку Элизе.
– Идем, дорогая.
– Нет.
– Элиза, пожалуйста! Так все и должно быть.
– Нет, – повторила Элиза. – Я не сдамся на милость судьбы.
– Тогда ты отдашь свою семью на растерзание их судьбе, – сказала тетушка Гертруда. – Ты такая эгоистка, что пожертвуешь матерью, отцом, всеми братьями и сестрами, лишь бы не выходить замуж за нелюбимого? Думаешь, к тебе посватается хоть один достойный человек после такого скандала?
– Неужели они настолько малодушны, что готовы продать собственную дочь? Говорю вам, я этого не сделаю.
– Элиза! – раздался другой голос. – Элиза, постой!
Девушка обернулась. В начале аллеи она заметила еще один экипаж, обшитый деревом и покрытый грязью, словно он только что преодолел огромное расстояние. Дверь распахнулась, и фигура в синем сюртуке вывалилась из экипажа так неуклюже, что тот закачался, словно шлюпка в кильватере китобойного судна. Вышедший споткнулся и едва не упал, уронив с головы треуголку и открыв копну рыжих волос.
– Эт… этого не может быть, – выдохнула Элиза.
Рыжеволосый человек поднял голову, и она встретилась взглядом с самыми голубыми в мире глазами, растопившими ее сердце.
– Элиза, постой! Я здесь!
– Алекс? – спросила девушка, боясь поверить своим глазам.
И все же она встала – нет, вскочила – и, оттолкнув руки тетушки и лакея, протиснула свои широкие юбки через узкую дверцу экипажа так быстро, что услышала звук рвущейся ткани. Преодолев дверцу, девушка спрыгнула на плиты парадной дорожки Ливингстонов.
– Алекс? – повторила она. – Это правда ты?
Его лицо пылало, и сам он казался похудевшим; правую руку полковник берег, словно она беспокоила его. Ладони были такими горячими, что Элиза чувствовала их жар через две пары перчаток – его и свои.
– Это я, – сказал он. – Я здесь. Тебе не нужно выходить за него. Ты должна… вот… – Он медленно опустился на одно колено. – Элизабет Скайлер, моя дорогая Элиза, моя единственная Бетси, вы станете моей женой?
Когда Алекс преклонил колено, Элиза заметила, что из экипажа выбрались еще два человека. Ее родители. Генерал и миссис Скайлер, глядящие на нее с мрачными, но решительными улыбками на лицах.
Элиза встретилась глазами с матерью. Та напряженно посмотрела в ответ, а затем кивнула.
Девушка перевела взгляд на Алекса, в глазах которого читались одновременно обожание, тревога и ликование. Она открыла рот, чтобы ответить, но не издала ни звука.
35. А вот и жених!
Резиденция Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси
Апрель 1780 года
– Но как вы… То есть вы просто исчезли… а затем нашли вашу лошадь, в крови… и я писала, но никто не ответил… а губернатор Ливингстон был таким, таким…
– Все хорошо, Элиза, все хорошо. – Алекс опустился на ковер и гладил руку девушки, лежащей на диване в гостиной тетушки Гертруды. – Теперь я здесь и все объясню. Или, скорее, объяснит ваша мать, потому что, боюсь, сам я многого не помню.
– Не помните? – переспросила Элиза, нахмурившись. – Не понимаю.
Круглое лицо Кэтрин Скайлер попало в поле зрения дочери.
– О, Элиза, когда этот бедный мальчик добрался до «Угодий», он бредил и даже не понимал, где находится. Сказать по правде, я понятия не имею, как он нас нашел. Должно быть, на то была воля Господа.
– Вы проскакали весь путь до Олбани и обратно? За семь дней?
– Вообще-то, за четыре, – уточнила миссис Скайлер. – Остальные три дня он провел в постели, где ему и следовало бы оставаться, если вас интересует мое мнение.
– Я почти здоров, миссис Скайлер, и все благодаря вашей заботе.
– Вы действительно выглядите осунувшимся, – заметила Элиза. – Но, пожалуйста, расскажите мне, что случилось? Почему вы сбежали? И как случилось, что оказались в таком тяжелом состоянии и три дня пролежали в доме моих родителей?
Алекс пожал плечами и пересел в соседнее с диваном кресло, так и не выпустив руку возлюбленной.
– Я знал, что вы разорвете помолвку с полковником Ливингстоном лишь при одном условии – получив разрешение от родителей. И знал, что единственный способ добиться этого – рассказать им, правдиво, без присущей женской переписке иносказательности, каким негодяем он на самом деле является. Поэтому я реквизировал коня на почтовой станции и отправился в путь. Как вы помните, в тот день шел дождь, а до этого я уже провел около шести часов в седле, возвращаясь из города Эмбой, и бодрствовал порядка восемнадцати часов, поэтому постепенно сдался на милость дождю и усталости.
