А сейчас все ее разочарование сосредоточилось на ДжиЛааре Гэллоу. Заросли келпа каждым стеблем тянулись к стенам и люкам станции 22, но втуне. Периметр был слишком широк, а побеги слишком коротки.
Новые пары глаз присоединились, чтобы узреть предательство Гэллоу, и самые ясные из них принадлежали Скади Ванг. Ваата наслаждалась обществом Скади Ванг, и ей все труднее было с каждым разом отпускать ее.
Ваата повстречалась со Скади в келпе. Всего несколько кратких, как вспышка, контактов со свежим юным разумом — и Ваата стала по целым дням отыскивать Скади. Когда Ваате снился ужас келпа, оторванного штормом от балластной скалы, умирающего, прикосновение кожи Скади к побегу или листу превращало жгучую боль этих снов в мягкое тепло. И тогда Ваата, в свою очередь, посылала Скади сны. Сны о разных случаях, образы и видения — чтобы удержать безумие келпа подальше от головы Скади. Ваата посылала сны и другим, тем, кто так из них и не вышел. Теперь она знала, что и мать Скади была одной из таких затерявшихся во сне. Оглушенная жарким сном, сверкнувшим ей из келпа, женщина плыла, распахнув глаза и заплыла, совершенно беззащитная, в закинутую сеть. Хрупкая рыбка-дыхалка у нее на шее погибла, и она утонула. А команда сопровождавших ее морян пальцем не пошевельнула, чтобы ее спасти. Намеренно!
Ваата наблюдала за странными скитальцами, которые проделывали обратный путь к станции 22. Она подставила пряди келпа и познакомилась с Теджем и с Панилем. Это самый Тень Паниль оказался ей кровным родственником.
«Брат», подумала она, восхищаясь этим словом. Она доверила Теджа и Паниля присмотру Скади. Послание, которое она отправила Скади, было ясным и недвусмысленным: «Найди Гэллоу и выгони его наружу. Келп сделает остальное.»
Жизнь не принадлежит нам, она нам дарована. А вот смерть нам принадлежит.
Из дневника Уорда Киля
Был уже поздний вечер, но Уорд Киль потерял всякое желание спать. Он принимал зудящую усталость как логичное последствие плена. Его глаза отказывались закрываться. Они медленно моргали, и он видел взмахи своих длинных ресниц, отраженных в плазе иллюминатора. Его карие глаза смотрели в иллюминатор. В это маленькое коричневатое пятно. За ним расстилался периметр келпа, казавшийся почти серым на такой глубине. В его тюремном кубрике было тепло, даже теплее, чем у него дома в Вашоне, но при виде этой подводной серости ему душу окатывало холодом.
Киль часам наблюдал за келпом, покуда люди Гэллоу хозяйничали на станции. Поначалу келп пульсировал с течением в едином ритме. Стебли его развевались течением во всю длину, словно распущенные женские локоны под вечерним бризом. Но теперь ритм сменился. И самые крупные стебли келпа тянулись прямиком к Килю. Течения утратили постоянство. Станция сотрясалась внезапными переменами течений, от которой келп снаружи вспыхивал искрометной пляской.
Утренняя сменная команда Гэллоу так и не прибыла. Команда медиков пропала. Киль слышал, как беснуется Гэллоу в соседней комнате. Его медовый голос дал трещину.
«Странное что-то творится с этим келпом», подумал Киль. «Даже более странное, чем то, что движется он против течения».
Киль ни разу не подумал о Скади и Бретте как об умерших. В мечтаниях, навеянных мягкими покачиваниями келпа, Киль частенько думал о своих юных друзьях.
Удалось ли им достичь Вашона? Это его тревожило. Но ни намека на это он не уловил из гневных вспышек Гэллоу. А Гэллоу наверняка бы отреагировал, если бы вести достигли Вашона.
«ДжиЛаар Гэллоу пытается захватить контроль над „Мерман Меркантайл“ и возвращением гибербаков. За ними уже отправились в космос морянские ракеты. Моряне изменяют лицо нашей планеты так, что для островитян на ней не остается места. Если Гэллоу преуспеет, островитяне обречены.»
А как будет реагировать КП? Килю это было любопытно. Возможно, он так об этом никогда и не узнает.
Киль не надеялся на благополучный исход для себя. Его внутренности снова горели, совсем как четыре года назад. Он знал, что последние останки прилипалы исчезли бесследно. А без нее пища будет проходить через его кишечник непереваренной, а кишки будут пожирать самих себя, пока он не умрет от внутреннего кровотечения или от голода. У Киля не было ни малейших оснований сомневаться в словах своего лечащего врача, а доказательство их было слишком болезненным и быстрым, чтобы он мог обмануться.
«Если это заставляет меня постоянно ощущать усталость», подумал Уорд, «почему бы ей тогда не дать мне уснуть?» Потому что в последний раз он едва не умер во сне от внутреннего кровотечения. А теперь и сам сон стал невозможным.
Но бодрствовать его заставляло не постоянное жжение. Он приучился переносить боль за годы ношения плохо приспособленного для его длинной шеи суппорта. То было хрупкое бодрствование обреченного.
Бодрствование и привлекло внимание Киля к келпу. Где-то поздним утром келп начал пренебрегать течением и тянуться к станции. Периметр начинался за двести метров от стен. Станция располагалась посредине массивного ложа келпа, словно драгоценный камень в толстом кольце. И рыба вся куда-то ушла. Несколько беглых взглядов, брошенных Килем в иллюминатор, продемонстрировали разнообразие здешних рыб, сравнимое с тем, что он наблюдал из жилища Алэ. Веерообразные рыбки-бабочки с радужными хвостами, вездесущие поскребучки, очищающие слоевища и плаз, илистые дьяволы, подымающие и опускающие паруса своих хвостовых плавников при малейшем беспокойстве. Теперь же никого не было видно, а там и серый светофильтр вечера почернел. Оставался только келп, единственный владыка мира, лежащего за периметром станции. Сегодня Киль ощутил, что наблюдает, как келп из изящного становится мощным и, наконец, совершенно зрелым.
«Это мои интерпретации», напомнил себе Уорд. «Не следует навязывать человеческие категории другим созданиям. Это ограничивает возможности изучения». Внезапная дрожь оледенила ему спину, когда он сообразил, что келп восстановлен из клеток, сохраненных в телах людей-мутантов.
Память келпа бесконечна. Так утверждают анналы — но то же самое утверждает и ДжиЛаар Гэллоу. «Какой из этого следует вывод?» спросил Киль у самого себя.
«Келп пробуждается», дал он себе ответ. «И поглощает память живущих и недавно умерших.» Это представляло для Уорда Киля немалое искушение.
«Я мог бы оставить после себя нечто большее, чем закорючки в моих дневниках», подумал Уорд. «Я мог бы оставить все. Все! Только подумать об этом!» Он занес эти мысли в дневник, и ему захотелось, чтобы собрание всех дневников за время его жизни оказалось при нем. Вполне возможно, насколько он может знать, что ни один другой островитянин не уделял столько раздумий вопросам жизни и ее проявлений, сколько судья Уорд Киль. Он знал, что некоторые из его наблюдений уникальны — некоторые из них нелогичны, но все до единого жизненно важны. Больше всего его ужасала возможность утратить все эти заметки как раз тогда, когда человечество так остро в них нуждалось.
«Кто-нибудь когда-нибудь в свое время сделает такие же выводы. Если оно будет, это время.»
