Колумбийские индейцы коги истолковали все это как предупреждение Земли, адресованное «младшим братьям», не почитающим природу и уничтожающим ее.
По мнению христиан, мы вошли в царство тьмы, как было предсказано в Евангелии от Матфея: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего». Церкви были битком набиты не только по воскресеньям, но даже в будни. Новая паства, не выучившая до конца «Отче наш» и «Радуйся, Мария», пробелы в знаниях восполняла образцовой набожностью. Лавки, торгующие дешевыми религиозными сувенирами, брали штурмом усерднее, чем флагманский бутик «Луи Виттон», и перед полупустыми прилавками выстраивались нескончаемые очереди. Некоторые с не меньшим пылом рылись на чердаках у стареньких тетушек, мечтая откопать в пыли распятие, статуэтку Девы Марии или – редкое сокровище, которое на eBay стоило теперь бешеных денег, – четки, помогающие с утра до вечера молиться, искупая свои грехи. Они надеялись в Судный день, когда их призовут, склонить таким способом весы святого Петра в правильную сторону, а день этот, по их мнению, вот-вот настанет.
В Лурде, как в Мекке, служба охраны порядка заставляла сотни тысяч паломников размеренно двигаться в длинной веренице, тянувшейся к гроту, а главное – нигде не останавливаться. Людям приходилось томиться не менее десяти часов в ожидании, чтобы прикоснуться к крупнейшему скопищу микробов и бактерий, весело копошившихся на стене пещерного убежища Бернадетты Субиру.
Фанаты сериала «Игра престолов» тем временем полагали, что зима настала, и ждали появления оживших мертвецов.
* * *
Угнетенный мир парализовало и расплющило этой свинцовой тяжестью. Механизм общества потребления разладился весь до последнего винтика. Рождественским ярмаркам грозили сплошные убытки. Товары, разложенные на сером полотне, выглядели так, словно запутались в паутине, и казались куда менее привлекательными. И в Деда Мороза в серой одежде никому верить не хотелось.
Все фондовые биржи закрылись вплоть до нового распоряжения. Биржевой крах отличалась от того, что случился в 1929 году, лишь незначительными техническими подробностями. Экономисты, с лицами такими же унылыми, как их серые костюмы, твердили как заклинание: системное банкротство. Президенты стран Большой двадцатки уже не расставались, и, что бы они ни говорили в своих выступлениях, им с трудом удавалось скрыть за словами свою беспомощность.
Артюру с каждым днем приходилось все дальше ходить за багетом. Все три булочных в его квартале закрылись. Он решил дойти до улицы Дагер, где обычно велась самая бойкая торговля во всем Четырнадцатом округе. «Надо ли продолжать работать, когда конец близок?» – так философствовали многие торговцы. Покупатели в супермаркетах с трудом распознавали упаковки любимых продуктов и брали только самое необходимое.
Артюр шел мимо лавок, которые достойно выглядели бы в Северной Корее или во времена оккупации. В рыбном магазине на улице Дагерр уныло томились во льду десяток рыбешек с тусклыми глазами.
Девушка-фармацевт приклеила скотчем на дверь аптеки листок бумаги: АНКСИОЛИТИКИ И АНТИДЕПРЕССАНТЫ РАСПРОДАНЫ. Как бы там ни было, пациентам все равно придется подождать, пока им выпишут химические подпорки: психиатры сидели по домам или отправились на прием к другим психиатрам.
Мир шел ко дну.
Артюр шагал к улице Алезии. Царило странное спокойствие. Машины тихо катили по мостовым, в которых отражалось мглистое небо. Редкие понурые прохожие еле волочили ноги. Все, кроме одного. Тощего, как скелет, непоседливого дылды лет тридцати. Он не просто подошел, а подскочил к Артюру и, подмигнув, издал невнятное:
– Эээсссддддеееее?
– Простите? – переспросил Артюр, пытаясь сообразить, что ему напоминают эти звуки – крик кенгуру?
– Эллллллллллллсде?
– Не понял.
– Л… С… Д, – озираясь по сторонам, более отчетливо выговорил сумчатый тип.
– Нет, спасибо, я предпочитаю допиться до белой горячки, – улыбаясь, ответил Артюр.
Многие искали убежища от мира, ставшего ирреальным, в мире искусственном. Люди всех возрастов и разного положения предавались иллюзиям, созданным этим мощным психотропным средством. ЛСД теперь производили в промышленных масштабах – оказалось, что этому веществу под силу частично возвращать краски. Небо могло стать оранжевым, а листья на деревьях – синими, асфальт нередко получался розовым, а море – желтым. Не все ли равно – в этом психоделическом мире цвет, по крайней мере, существовал. Обратная сторона разноцветной медали – данное производное пурпурной спорыньи оказывало побочное действие. А именно – галлюцинации. Некоторые, вообразив себя птицами, вылетали из окон. Другие, думая, будто на них напал дракон или еще какое-нибудь опасное чудовище, душили жен. Полицейским был отдан приказ бороться с этим новым бедствием, и они рьяно принялись арестовывать налево и направо. Тем более что иные из этих давших присягу государственных служащих с энтузиазмом отнеслись к заманчивой возможности расцветить поблекшие мундиры и прикарманивали часть изъятого для личного потребления.
* * *
Ровно в восемнадцать часов Аджай, как он это делал вот уже месяц, сел в свое такси. Манхэттен к этому времени окутывала тьма. Редкие фонари сеяли белесый свет. Повернув ключ зажигания, Аджай закрыл глаза, нажал до упора на педаль акселератора и погрузился в волны цвета, которыми окатывал его мотор, в зависимости от той или иной включенной скорости. Дар синестезии у Аджая нисколько не ослабел, цвета в его мозгу, когда он завел мотор, оставались все теми же и такими же ослепительно-яркими. Все, кроме желтого, который по-прежнему блистал своим отсутствием. Когда он открыл глаза и легонько приподнялся на сиденье, чтобы, взглянув на цвет капота, дополнить палитру, ему захотелось плакать. Нет лишь одного цвета – и хроматический мир словно весь опустел. И, как каждый день в течение месяца, после этого он выключил контакт и вернулся домой – играть в видеоигры. А именно – в Call of Duty. Звуки этой игры неизвестно почему насыщали его всеми красками, кроме солнечной. Аджай уже несколько дней ничего не ел. Так и уморить себя недолго.
* * *
Несколько человек в подвальной студии резиденции репетировали Back in Black. Они играли громче, чем АС/DC, потому что у подавляющего большинства были проблемы со слухом. Но играли они без души. Настроение не то, особенно после более чем скромного обеда. Пьеретта уже не первый день отказывалась готовить, потому что на бесцветные блюда как-то и смотреть не хотелось.
Вот уже месяц, как почти никто не приходил на их концерты. Большинство постояльцев приросли к стульям в телевизионной комнате и смотрели по кругу новостные программы, бившие все рекорды популярности.
Самым печальным выглядел Люсьен, он не мог отогнать от себя воспоминания о трагедии, которая тридцать лет назад закончилась смертью его жены. Картины мелькали перед ним, сменяя одна другую. Их сорокафутовая яхта. Солнечные пятна на парусах, солнечные блики на волосах его жены. Жены, которую за семь месяцев беременности ни разу не прихватило.
