Короткий абзац, который Франц оставил о Ренкхарте в своем дневнике, дает лишь частичный ответ. Вместо того чтобы описывать сам ритуал казни, как он часто делает в более позднем возрасте, палач-подмастерье сосредоточивается на преступлениях Ренкхарта, уделяя основное внимание его зверствам, которые, очевидно, ужаснули начинающего палача до глубины души. После краткого перечисления убийств разбойника Франц рассказывает, как однажды ночью Ренкхарт и его подельник вторглись в стоящий на отшибе сельский дом, известный как Лисья мельница. Ренкхарт «застрелил мельника [и] принудил его жену и служанку ему подчиняться и изнасиловал их. Затем он заставил их поджарить на сале яйцо и положить его на тело мертвого мельника [и] принудил жену мельника присоединиться к нему во время еды. А еще он пнул тело мельника и сказал: «Мельник, как тебе эта закуска?» Шокирующее попрание разбойником всех основ человечности в глазах Франца полностью оправдывало его последующую «смерть от колеса». Эта уловка – напоминать себе и запечатлевать отвратительные преступления, за которые полагались именно те наказания, что приводил в исполнение Франц, – стала полезным приемом, вселявшим в него уверенность на протяжении всей карьеры.
На дороге
В возрасте от 19 до 24 лет Франц продолжал использовать дом своих родителей в Бамберге в качестве базы, пока странствовал по проселкам Франконии от одного заказа к другому. В этом отношении его жизнь мало чем отличалась от жизни большинства подмастерьев того же возраста, каждый из которых стремился создать себе репутацию и получить постоянную должность мастера. Имя и профессиональные контакты Майстера Генриха хорошо послужили ему в этот период, обеспечив работой по допросу или исполнению наказания в нескольких деревнях. Ни одно из этих небольших сообществ не могло дать Францу постоянную должность, но вместе они позволяли зарабатывать на жизнь, получая бесценный опыт.
В его дневниковых записях об этом периоде зафиксировано 29 казней в 13 городах, чаще всего в Холльфельде и Форххайме, каждый из которых находился на расстоянии менее чем двух дней пути от его нового дома. (См. карту в начале книги.) Кроме того, он совершил три казни в Бамберге, подменяя отца: одну в 1574 году и две – в 1577 году
[81]. В позднейшие годы Франц порой доверял дневнику пространные размышления, в которых строил догадки относительно таких вещей, как мотивы казненных им людей. Но в эти первые годы лишь описание казни Ренкхарта занимает более чем одну или две строки. Профессиональное развитие доминировало в мыслях и отражалось в сочинениях молодого подмастерья, и потому он был сосредоточен на документировании числа совершенных казней и разнообразия своего «репертуара» методов умерщвления. Даже самым тонким намекам на самоанализ пришлось подождать, покуда Франц не самоутвердился в этой жизни.
Как и многие амбициозные молодые люди, Шмидт, очевидно, понимал – возможно, в том числе благодаря советам отца, – что квалификация сама по себе не принесет ему желаемой постоянной должности. Во все более прибыльном и, следовательно, конкурентном мире профессиональных палачей человеку необходимо было развивать сеть социальных взаимодействий и создавать себе доброе имя. Генрих Шмидт мог помочь своему сыну войти в профессию, но окончательный успех зависел от способности Франца произвести впечатление на влиятельных юристов своими профессиональными навыками и личной честностью. С этой целью приобретение опыта работы на эшафоте сочеталось с формированием образа честности, надежности, благоразумия и даже праведности. В последующие годы Франц заметно улучшит свою репутацию, становясь все ближе и ближе к респектабельному обществу. Но в самом начале карьеры главной задачей было отдалиться, насколько это возможно, от дурного общества. Это рано проявившееся стремление к самостоятельному развитию сделало для него годы странствий подмастерьем более трудными и одинокими, но оно же и позволило выработать многие привычки и черты характера, которые позже подарили известность и почет Майстеру Францу.
Странствуя, подобно «перелетной птице», Франц встречал людей практически всех социальных положений. Мы склонны думать о старой Европе как о чем-то малоподвижном, но на самом деле уровень мобильности в то время был уже довольно высоким. Молодой палач мог моментально определить географическую принадлежность большинства путешественников по их одежде и транспортным средствам. Дворянство в меховом облачении и городская знать в шелковых дорожных плащах были, как они того и хотели, самыми заметными на дорогах, путешествуя верхом или в повозке в сопровождении по крайней мере нескольких вооруженных слуг. Торговцы, банкиры, врачи и юристы также обычно путешествовали верхом и облачались в шерстяные мантии. Сам Франц наверняка мог использовать лошадь своего отца, но, скорее всего, путешествовал пешком, как и прочий люд, стесненный в средствах. На грязных тропинках и слякотных дорогах Франконии его часто настигали и обгоняли верховые гонцы и грузовые телеги, заполненные изделиями ремесленников, вином или продуктами. Паломники, отправляясь к религиозным святыням, надевали покаянные белые одежды, или вретища, и передвигались неспешно, в то время как семьи, спешившие на свадебный пир, или крестьяне, шедшие на рынок, торопились и шумно болтали. Подмастерье в скромной шляпе и дорожном плаще, возможно с посохом в руке, был одним из самых привычных типажей на дороге.
Франц хорошо знал, что сельские путешествия таили в себе немало опасностей. Нам неизвестно, сталкивался ли он когда-либо лично с разбойниками или головорезами. Однако мы знаем о другой, не столь очевидной угрозе, регулярно нависавшей над молодым палачом, заставляя от нее уклоняться, – постыдном общении с «бродячим людом», которого на дороге было предостаточно
[82]. Наименее маргинальными были мигрирующие сельскохозяйственные работники и путешествующие торговцы: коробейники, лоточники, лудильщики, оловянщики, точильщики ножей и старьевщики. Сами палачи, как и мясники с кожевниками, до сих пор считались частью этой группы, куда входили и представители тогдашнего шоу-бизнеса – акробаты, волынщики, кукольники, актеры и устроители медвежьей травли. Если бы Франц во время путешествий публично общался с кем-то из этих людей, то рисковал бы навлечь на себя ту самую социальную стигму, которой стремился избежать.
Его близкое знакомство с преступным миром, так называемым воровским обществом, ставило Франца в еще более неудобное положение. Многие помощники отца происходили из сомнительных семей, как и большинство его жертв. Подобно всем палачам, отец и сын Шмидты свободно владели ротвельшем, красочным уличным арго бродяг и преступников, который сочетал в себе элементы идиша, цыганского и разных немецких диалектов. Например, обитатель преступного мира, который «купил обезьяну» (то есть был пьян), мог опасаться столкновения с «любовником» (блюстителем закона), особенно если он недавно «фехтовал» (попрошайничал), «заключал сделки» (мошенничал) или «отжигал» (шантажировал)
[83]. Франц также умел читать знаки и символы, которые такие бродяги вырезали или писали мелом друг для друга на стенах странноприимных домов и постоялых дворов
[84]. Обширные личные контакты, которые связывали молодого Шмидта с закоренелыми «профессионалами», пусть и не в качестве члена их круга, делали его скорее тенью их «смышленого» сообщества, нежели частью широкой общественности, живущей «без понятий». Близкое знакомство с обитателями обоих миров помогало ему распознавать и избегать темных личностей, но за годы своего ученичества у отца он также понял и то, что грань между честным и нечестным не является чем-то постоянным и очевидным.
