Любые остатки страха перед так называемой черной магией Шмидт уже давно переборол своим длительным опытом работы в камере пыток. Он хорошо знал о том, насколько живучи бесчисленные верования в среде профессиональных преступников, несмотря на полное отсутствие подтверждающих их результатов. Попытки приобрести невидимость или защиту с помощью отрубленных частей тела, кусочков виселицы или других талисманов неизменно описывались в его дневнике как свидетельство жалкой легковерности. Подобно постыдным знакомствам и наличию воровских инструментов, использование магических чар также могло восприниматься как свидетельство незаконных действий или намерений. Во время одного из допросов неисправимый вор Петер Хофман, специализирующийся на меде, неоднократно заявлял, что череп и кости, найденные у него во время ареста, были предназначены не для гнусных целей, а для использования в качестве лекарства от эпилепсии. Он также отрицал, что при помощи волшебства перемещал покинувшую его спутницу на большие расстояния, но в конце концов признал, что украл ее нижнее белье для неудавшегося сеанса любовной магии, призванной вернуть ее. Шмидт отказывается использовать такие безобидные «заговоры и заклинания» для пущего очернения Хофмана в своем дневнике, вместо этого упоминая лишь его многочисленные кражи и супружескую измену
[461]. Даже пресловутый Георг Карл Ламбрехт, который изо всех сил старался напустить на себя вид «самого настоящего колдуна и дьявольского чародея… пристрастившегося к сатанинским искусствам», в итоге сознался, что всего-навсего купил амулет и зачарованные клочки бумаги, защищающие от выстрела. Более того, проверив один «волшебно-защитный» череп на собаке (которая тут же скончалась от многочисленных пулевых ранений), Георг пришел к выводу, что «дела и похвальба этих бродяг были сплошь притворными и воображаемыми [и] он не хотел с ними больше иметь ничего общего». Его палач, по всей видимости, пришел к такому же заключению, но гораздо раньше
[462].
Подавляющее большинство так называемых знатоков магии, с которыми Майстер Франц сталкивался за время своей карьеры, можно было классифицировать как простых мошенников. Ему довелось изгнать из города Кунца Хофмана, который «выдавал себя за чтеца планет [то есть астролога] и чтеца ладоней», а также четырех цыган-предсказателей и «судьбосказительницу и кладоискательницу» Анну Домиририн, которая «за один день [получила] около 60 флоринов и пять золотых колец от госпожи Михаэлы Шмидин». Как это было принято среди бродячего люда, вор и карточный шулер Ганс Меллер от случая к случаю приторговывал магическими предметами: кроме всего прочего, он был осужден и за то, что натирал желтую репу салом, приклеивал к ней волосы и продавал для лечебных целей как мандрагору
[463]. Сводница Урсула Гримин (она же Синюха) «говорила, что она искусница и может сказать, какой мужчина носит ребенка», сообщая клиенту, что если он хочет избежать нежелательной беременности своей женщины, то должен по-быстрому удовлетвориться с той, кого она ему покажет; в противном случае «ему придется долго ждать со своей полюбовницей, пока [Гримин] не говорила: "Поглядим-ка, что делает моя маленькая овечья котлетка", после чего она вставала перед мужчинами, разоблачалась и говорила: "Эй, моя дырка, сожри мужика!"» Еще больше, чем над доверчивыми клиентами Гримин, Франц с очевидным наслаждением потешается над невинным обманом, который затеял молодой пастух в Вейере: он «в течение двух лет притворялся призраком в доме, дергая людей за головы, волосы и ноги, пока они спали, чтобы он мог тайно возлежать с дочерью крестьянина»
[464].
Самым наглым и в то же время успешным мошенником от магии из всех, с кем сталкивался Шмидт за время работы палачом, несомненно, была одноногая швея Элизабет Аурхольтин из Фильзека, которая называла себя Копательницей. Называя себя «золотое дитя Воскресения», она скопила целое состояние – более 4000 флоринов, – убеждая людей всех сословий, что умеет находить сокровища и освобождать их от стоящих на страже драконов, змей или собак
[465]. Секрет ее успеха, по оценке палача, заключался не в «дьявольских заклинаниях и обрядах», которые были просто невнятной тарабарщиной, а в ее несомненном даре делать любую выдумку правдоподобной. Выслушав ее рассказ о затонувшем замке и полном сокровищ железном сундуке, трое скептически настроенных мужчин в результате целый день пытались раскопать нору белой гадюки, с помощью которой «она заколдует сокровище, чтобы оно всплыло над водой». Были и такие, кто целыми днями бродили с ней и ее волшебной лозой по нехоженым местам, и, по-видимому, их не настораживало отсутствие успеха этих предприятий, поскольку они готовы были платить все больше и больше за ее специфические услуги.
Майстер Франц не может скрыть свое изумление неприкрытой наглостью этой одаренной мошенницы и доверчивостью ее алчных жертв. Он чрезвычайно подробно описывает ее наиболее успешную схему:
Так она выполняла свои трюки. Когда она приходила в дом и хотела кого-то обмануть, она падала, словно была больна, или билась в припадке, после чего признавалась, что у нее в ноге спрятана жила мудрости, благодаря которой она может предсказывать и раскрывать будущие события и отыскивать утаенные сокровища, так что с тех пор, как она вошла в дом, ее жилы так и не оставляли ее в покое, покуда она не объявила об этом. А еще что царства земли были открыты перед ней и что она видела в них золото и серебро, как будто смотрела в огонь. Если кто-то сомневался, она просила разрешения переночевать в доме, чтобы она могла говорить с духом клада. Когда так случалось, она вела себя ночью – шепча, задавая вопросы и отвечая сама себе – так, будто кто говорил с ней, и потом выдавала, что есть в доме бедная потерянная душа, которая не может достичь блаженства, покуда не выкопано сокровище. И вот так люди позволяли ей убедить себя, веря ее сказкам из-за ужасных ее заклинаний и наглости, и принимались копать землю. Во время этих раскопок она подсовывала в яму горшок с углями, заявляя, будто сама выкопала его. Затем она приказывала им запереть его в сундуке на три недели и не трогать, и что он превратится в золото, когда она сама снова коснется его, но угли оставались углями.
Больше всего Шмидта, и это вполне предсказуемо, шокирует то, сколь безбоязненно Аурхольтин игнорировала установленную социальную иерархию. Она обманывала многих состоятельных людей и даже убедила одного титулованного дворянина приютить ее с маленькой дочерью, а двух других – выступить в качестве крестных родителей. В другой раз она бессовестно ссылается на одного из правителей Нюрнберга в качестве подтверждения своим словам, заявив, что «извлекла фонтан из золота для мастера Эндреса Имхоффа в его собственном дворе и выкопала золотое сокровище, оказавшееся не чем иным, как идолом из чистого золота. Конечно, Майстер Франц не принимает всерьез эти «сверхъестественные» способности, но испытывает благоговение перед ее искусством рассказывать сказки.
