– Мне казалось, когда мужчина применяет насилие к женщинам, причина всегда в этом?
Веллер знал, что лучше промолчать, но не смог сдержаться:
– Иногда причина в том, что он просто глупый, несдержанный ублюдок!
Анна Катрина наклонилась к Дикманн через стол:
– Я правильно вас поняла, нам не следует дальше копать в сторону доктора Вольфганга Штайнхаузена?
Ютта Дикманн прекрасно уловила вкрадчивый тон и ответила подчеркнуто деловито:
– Как вы верно заметили, госпожа Клаазен, убийцей он быть не может. А мы сейчас ищем убийцу, и никого кроме!
Анна Катрина выпрямилась и твердо поставила ноги на пол, одну рядом с другой. Она выдохнула:
– На Эске Таммену напали дважды, практически в одном и том же месте в гавани. В первый раз ее спасли писатели, во второй, к сожалению, она была одна. Никто не смог ей помочь! – Анна Катрина подняла палец: – Два нападения на одного и того же человека за ночь. Значит, она была неслучайной жертвой. На нее охотились. Мы должны узнать все о ее окружении, друзьях и семье. И вполне логично заняться господином Штайнхаузеном.
Старший полицейский советник Дикманн встала и посмотрела на своих сотрудников, как на сборище насекомых, заполонивших офис. Она повторила жест Анны Катрины, подняв палец.
– Дважды в одном и том же месте. Возможно, преступник поджидал там любую жертву, и ей хватило мозгов дважды угодить в западню.
Ютта Дикманн специально закрыла за собой дверь очень тихо. Так было лучше слышно цокот каблуков в коридоре.
После того как она покинула комнату, все выдохнули с облегчением.
– Женщины! – простонал Руперт.
Веллер взял слово:
– Подруга Эске Таммены говорила, что та была курильщицей. Возможно, у доктора Штайнхаузена было нельзя курить, и она вышла еще раз, чтобы…
Сильвия Хоппе задумалась.
– Нельзя курить в доме с хьюмидором?
– Там уже давно не курят. Там пахло орехами и овощами, – сказала Анна Катрина, вызвав раздражение у Руперта. Все это было неотъемлемой частью расследований Анны Катрины. Запахи. Ощущения. Цвета. Ему это казалось подозрительным.
– О том, чем там пахнет, расскажет фиксация следов.
– Да, если она будет, – парировала Анна Катрина.
Только теперь до Веллера дошло.
– Хочешь сказать, в этой квартире нам вообще было нельзя… – он сжал правую руку в кулак.
– Боюсь, – ответила Анна Катрина, – мы вообще не имели права заходить в комнаты.
– И что нам теперь делать? – спросила Сильвия Хоппе.
– Свою работу, – предложил Веллер.
– Я хочу узнать все об этом докторе Вольфганге Штайнхаузене, и я, черт побери, приглашу его на беседу…
Руперту нравилось, что Анна Катрина не позволяет себя запугать.
– Но для этого нам нужно сначала его найти.
Все согласно закивали.
Вдруг Руперт поднял руку с банкнотой в пятьдесят евро.
– Ставлю пятьдесят, что я найду его раньше, чем вы все узнаете, где он…
Анна Катрина ткнула в Руперта пальцем:
– Я не одобряю подобные пари.
– Я просто пошутил! – оправдался тот, но Веллер вызывающе сверкнул на него глазами.
– Поднимаю до сотни.
* * *
Он никогда не сдавал дом на улице Фледдервег в Норддайхе. У него в собственности было двенадцать квартир и домов для отпуска, и четыре из них – в Норддайхе. За ними присматривали профессионалы, и они не доставляли никаких хлопот. В нынешние нестабильные времена ему казалось правильным инвестировать деньги в недвижимость.
Ульрих Гроссманн, живущий за счет сдачи недвижимости – весьма правдоподобное, мещанское существование…
В это время года большинство домов и квартир пустовало. Он всегда мог посмотреть в интернете точный план сдачи. Гости приедут только на рождественские праздники.
Пусть не так роскошно, как в Лере, зато здесь никто не станет его искать.
Дождь стучал по двойным оконным стеклам. Он открыл окно и услышал море, шумящее за дамбой. Над крышей кричали чайки. Закрыв окно, он принялся смотреть видеозаписи из своей квартиры в Лере.
Он не смог сдержать невольной улыбки, когда наблюдал, как Анна Катрина Клаазен и этот Веллер обыскивали его квартиру в Лере. Веллер заглянул в каждую коробку из-под сигар в хьюмидоре и даже понюхал «Монтекристо».
Анна Катрина открыла канцелярский шкаф.
Ну что за дилетантство, подумал он. В лерском убежище стояло шестнадцать камер, реагирующих на движение. Они транслировали видео прямо в интернет, и его можно было посмотреть в любой точке мира. Да, настала новая эпоха – эра интернета! Он мог наблюдать даже за уборщицей Данг Тхан Бьян в туалете.
Он знал, что она ничего не ворует и не роется в бумагах. Как ни странно, она была по-своему религиозна. Настоящая католичка – рассказывала ему все, о чем он хотел знать, и, несомненно, выходила замуж девственницей.
Идеальная уборщица для него и его надобностей. Он очень сожалел о грядущей потере. Но без вариантов – от нее и от квартиры в Лере придется избавиться. Ничего не поделаешь.
Кожа на лице пересохла. Он пошел в ванную, на мгновение испугавшись, что забыл крем в пентхаусе в Лере. Но нет, тюбик лежал в несессере.
Он уже привык собирать чемодан за несколько минут и быстро покидать квартиру. Человек с образом жизни, как у него, должен уметь исчезать мгновенно. Он не может таскать с собой слишком много лишнего хлама. Везде можно купить все новое. А важные документы в любом случае следует хранить не в квартире, а в банковском сейфе.
Но этот крем – важная деталь. С его помощью полиция может определить, что имеет дело с кем-то, кто делал пластическую операцию на лице.
Он немного напоминал самому себе Майкла Джексона, и это ему не нравилось.
Он всегда очень гордился своей внешностью и старался держать себя в форме. Биологически ему было едва за сорок, хотя на самом деле он уже вошел в пенсионный возраст. Это ему нравилось.
Ему сделали ринопластику. Он казался себе чужим с новым, курносым лицом. Форма головы стала не такой выразительной, как раньше. Из-за чертового ботокса разбухло лицо.
Он посмотрел фильм «Рестлер» с Микки Рурком. После этого ему стало легче себя принять. Сравнив Микки Рурка в фильме «Сердце Ангела» и сегодня, он понял, насколько могут изменить человека хирурги, химия и усердные тренировки.
Тем не менее кожа на лице болела, а когда он широко раскрывал рот, то боялся, что губы треснут. Даже поцелуи больше не доставляли удовольствия.
Его губы стали бесчувственными к нежности, но по-прежнему ощущали боль. Какой прогресс медицины, с иронией подумал он.
