Она подумала о приятных врачах и персонале клиники Уббо-Эммиуса, которые так чудесно заботились о ее маме после апоплексического удара. Что плохого может с ней там произойти? Ее там знают. Это здесь, в Остфризии. На ее территории.
Скольких человек она сама приводила в закрытое психиатрическое отделение клиники Уббо-Эммиуса? Преступников, жертв, невменяемых… И часто видела, как позднее оттуда выходили обновленные люди, снова овладевшие своими чувствами и своей жизнью.
Что ей было терять? После короткой разъяснительной беседы за чашкой кофе ее отпустят, с подлинным заключением серьезного психиатра. С его помощью она сведет все здешние нападки на нет.
– Хорошо, – согласилась она. – Я поеду.
Она подошла к мужчинам. Они явно ожидали нападения и приготовились к борьбе.
– Не бойтесь, мальчики, я не сломаю вам носы, – пообещала Анна Катрина и подняла руки, изображая, что сдается.
– Ваше служебное оружие, – потребовала госпожа Дикманн.
Анна Катрина самодовольно улыбнулась и вытащила из сумки свой «Хеклер и Кох».
– Если хотите попрощаться с мужем или коллегами, то…
Анна Катрина покачала головой:
– Нет, спасибо. Это я лучше предоставлю вам. Не сомневаюсь, вы найдете нужные слова.
Она прекрасно представляла, какой бунт поднимут Веллер и остальные, и хотела заставить Дикманн понервничать. Это точно покажет, кто здесь на чьей стороне. А она тем временем вернется из клиники с новым заключением как победительница, что доставит этому Лемпински множество неприятностей и ознаменует начало конца эры Дикманн в Остфризии. Возможно, для нее найдут применение где-нибудь в министерстве внутренних дел, не без злорадства подумала Анна Катрина.
С этими мыслями и в сопровождении двух молодых людей она покинула здание на улице Фиштайхвег в Аурихе.
* * *
Нееле Шаард сидела перед дверью туалета, за которой Юстус переживал тяжелые желудочные колики. Она громко оборонялась:
– Нет, это правда не я! Честно! Разумеется, я бы предупредила тебя, прежде чем…
В ответ раздавались лишь жалобные стоны.
Позднее – по ощущениям, через час, – когда он вышел из туалета на нетвердых от слабости ногах и с пожелтевшим лицом, ему пришлось немедленно лечь, и его жене показалось, что он не сможет пережить следующий день.
В доказательство собственной невиновности она показала ему шесть оставшихся пузырьков. Но вызвала обратную реакцию. Он высоко поднял руки и закричал:
– Ты что, хочешь нас убить? Ты не должна хранить это в доме! Кто знает – может, они неплотно закрыты!
Она потрясла пузырек.
– Нет! Они очень крепко закрыты.
Потом взяла влажную салфетку и протерла его мокрое лицо. Он обессилено лежал на диване, закинув ноги высоко на подушки, а она сидела на полу, сжавшись в комок. Она рассказывала – хоть он об этом и не просил, – как к ней в руки попало биологическое и химическое оружие.
Рассказать обо всем после столь долгого молчания было удовольствием. Облегчением. Отдельные нити ее жизни соединились наконец в единое целое.
– Однажды вечером, в начале октября, я была у подруги Майке. Я собиралась остаться у нее на ночь. Но потом мы поругались, и я просто уехала. Я успела выпить несколько бокалов вина и избегала автобана. Ехала окольной дорогой, чтобы не столкнуться с полицией.
Потом, вскоре после Дельменхорста, я увидела эту машину. Произошла тяжелая авария. Машина вылетела с дороги и перевернулась. Я хотела уехать, но мне навстречу, пошатываясь, вышел мужчина. Он был ранен – из головы текла кровь, – и он нес в руке чемодан. Он направлялся к моей машине. Я хотела позвонить в скорую, но, когда я достала телефон, он вдруг направил мне в лицо пистолет и крикнул, что я должна отвезти его в Амстердам.
Я ответила: «Вы этого не сделаете!» и хотела отвезти его в больницу в Дельменхорст или в Гандеркезе, но он по-прежнему держал у меня перед носом пушку. Я ехала дальше, он принялся звонить по телефону. Чемодан все это время он держал на коленях. Он говорил только о чемодане, и я догадалась, что внутри – что-то нелегальное и очень дорогое.
Он говорил по-нидерландски. Я кое-что понимала, хотя и далеко не все. Сначала я подумала, что в чемодане просто деньги, украденные деньги после ограбления или вроде того. Он все время кричал, чтобы я ехала быстрее, и бил меня своим пистолетом по правой руке, пока она вся не покрылась синяками. Я думала, он убьет меня, потому что я – свидетельница. Я прекрасно знаю, как поступают в таком случае преступники. Бессовестные люди.
Но потом он потерял слишком много крови, и в какой-то момент, уже на подъезде к Голландии, он просто повалился на сиденье. Я остановилась и выбросила его на край дороги – он был без сознания. Да, знаю, еще несколько месяцев назад я бы позвонила в полицию и сообщила о случившемся. Но тогда все было иначе. Ты был успешным, у нас было много друзей, и…
Но я уже давно знала, как у нас на самом деле обстоят дела, и подумала: возможно, это подарок вселенной. Именно то, чего я так долго хотела… Ох, я и сама уже не знаю, что подумала… Я чувствовала себя героем, который должен выполнить задание. Дома я успокоилась. Тебя не было, ты уехал на очередное повышение квалификации. Я дрожала всем телом, приехав сюда. Вскрыла замок чемодана и сперва ужасно разочаровалась. Подумала, что судьба снова меня обманула. Но на пузырьках были пометки. Сначала я подумала, это наркотики, но потом посмотрела в интернете и поняла, что именно случайно попало мне в руки.
Сначала я не могла придумать, что делать. Несколько дней была как парализованная, только почистила сиденье в машине. Оно все было в крови. Потом еще купила меховые чехлы, чтобы прикрыть пятна.
А потом я начала вынашивать план. Я же видела, твои дела шли все хуже и хуже. Я сделала это из любви к тебе, для нас, Юстус!
Ей стало так жарко, словно вытатуированное на ее теле пламя действительно жгло. Она стянула футболку и принялась обмахиваться ею.
– И теперь ты отравила питьевую воду? – прокашлял Юстус.
– Ничего я не травила! Но сделаю это, чтобы обвалить биржу.
Он резко сел и недоверчиво посмотрел на нее.
Она продолжила, словно ему требовались объяснения:
– Тогда ты сможешь дешево купить все акции, которые должен поставить, и ликвидировать сделку по фиктивной продаже. Это ведь так называется, правильно? Тогда мы будем спасены.
Она протерла его влажное лицо.
Он плакал.
– Хотя я бы лучше улетела в Латинскую Америку. Мы жили бы на добытые деньги, и я могла бы открыто носить свои татуировки. Но так не пойдет. Мы должны остаться здесь из-за твоей матери. Мы давно договорились об этом. Но…
Он дрожал, стуча зубами.
– Если биржевой курс упадет и ты сохранишь работу, я прошу у тебя только одного: ты должен позволить мне открыто появляться рядом с собой. Я больше не хочу прятать татуировки, – она дотронулась до них. – Они – часть меня.
