– Серкан Шмидтли? Да ты рехнулся!
Она скрестила руки на груди и смерила его критическим взглядом. Он пытался напугать ее, чтобы потом изобразить героя? Просто выдумал опасность, чтобы ее спасти?
Эта мысль ее позабавила.
– Серкан уже убил предыдущую пассию твоего любовника. Они с Серканом ненавидят друг друга. И пытаются навредить друг другу, как только могут.
Что-то в его интонациях заставило ее поверить в эти чудовищные слова. Они вполне соответствовали тому, что она уже знала о Серкане.
– И почему, – спросила она, – Серкан попросил тебя убить не моего – как ты его называешь – любовника? Это было бы логичнее, разве нет?
Кхалид пожал плечами, будто не знал ответа, но сразу же объяснил:
– Представь себе, что между ними идет шахматная партия, только с живыми фигурами. Серкан забирает у твоего приятеля возлюбленную. Тот у него в отместку – Тумма. Пешка съедает слона. Конь съедает пешку. И никто из них еще долго не поставит шах. Они лишь меняют позиции на игровом поле.
– Значит, теперь я стану жертвой пешки?
– Да, если хочешь. А я, если сделаю это, в свою очередь, стану мишенью для твоего Ульриха Гроссманна, или как он там себя называет. Для Серкана он навсегда останется Крысой.
Дождь все сильнее стучал по лобовому стеклу и крыше. В машине стало шумно, и Кхалид захлопнул дверь.
Инга поудобнее устроилась на переднем сиденье и, казалось, испытывала облегчение, даже радость, из-за таких событий в собственной жизни.
Ее реакция раздражала его. У нее на губах играла задумчивая, счастливая улыбка – раньше он видел Ингу такой только после хорошего секса.
– Получается, – мягко сказала она, – в этой игре ты можешь только проиграть, Кхалид. Если убьешь меня, за тобой будут охотиться Гроссманн и полиция. Если он схватит тебя первым, то прикончит. Если же первыми успеют парни в форме – в чем я очень сомневаюсь, – ты отправишься в тюрьму. Если же ты не выполнишь требование Серкана, я бы не хотела оказаться на твоем месте… Что собираешься делать?
Стекла машины запотели изнутри. Дождь становился все громче. Они словно оказались на барабанном концерте.
– Давай сбежим, – предложил он. – К черту Серкана и Крысу. Это злые, жестокие старики. Мы молоды, у нас впереди вся жизнь. Я могу достать кое-какие деньги. Мы можем исчезнуть вместе, и…
Она копалась в своей сумочке.
– Ты хочешь сбежать со мной? А потом?
– Если я не выполню задание, он пришлет Владимира и Бориса. Они не знают пощады… Мы должны быть осторожны, нам ни к чему лезть в эту мясорубку. Это не твоя война, Инга.
– Ты ошибаешься, – сказала она. – Это моя война.
Вдруг у нее в руке оказался черный кинжал. Острое лезвие блестело серебром. Она нанесла уверенный удар и вонзила острие ему в сердце. Клинок вошел глубоко ему в грудь. Но она еще раз надавила на него изо всех сил, чтобы воткнуть его до самой рукояти.
Кхалид умер с открытым ртом, так и не поняв, что произошло.
Инга протерла салфеткой рукоять клинка, ручку двери, которую она трогала, и наконец ремень безопасности. Везде оставались следы крови, потому что сначала она вытерла оружие.
Она избегала смотреть в лицо Кхалида.
Инга открыла платком дверь и вышла из машины. Она моментально промокла насквозь. Это ей понравилось.
Криминалисты точно найдут в машине ее волосы и частички кожи. Но это ей не повредит. Возможно, посетители музея даже вспомнят, что она ушла оттуда вместе с Кхалидом. Еще их видели вместе на парковке. Но она была уверена, что успеет привести все к счастливому финалу еще до собственного ареста. Осталось совсем немного, и все зависит только от нее.
Она шла под дождем, переполненная чувством счастья.
* * *
Чем больше возникало тем для обсуждения, тем меньше разговаривали Нееле и Юстус. Оба знали, что должны пройти через эту историю вместе. Гордиться тут нечем – они просто сделают это и больше никогда не будут обсуждать.
Оба надеялись, что смертей будет не слишком много. Но достаточно для того, чтобы вызвать обвал биржи. Откровенно говоря, в глубине души Юстус надеялся, что некоторых людей беда не обойдет стороной. Например, его чрезмерно веселого коллегу Зигфрида Унтера, у которого ему пришлось купить крайне невыгодные акции, или его шефа, который постоянно добавлял работы. Еще этого надменного Шноселя, который доверил ему два миллиона и которому он теперь постоянно был вынужден обеспечивать алиби, потому что Шносель изменял жене.
Юстус ненавидел смешивать деловую и частную жизнь. Но он знал, что это часть его работы, связанная, так сказать, с управлением имуществом. Чем дольше он размышлял, тем длиннее становился список людей, которым он желал смерти.
Они поехали в Эмден-Баренбург, в дом престарелых к его матери. Привезли шоколадные конфеты и рождественскую выпечку.
Нееле находила все новые оправдания их поступку. Они повторяли их друг другу снова и снова.
Разве союзники из коалиции, когда бомбили немецкие города, разрушали до основания только дома нацистов? Разве ее прадед-антифашист не погиб в огне во время мощной воздушной атаки на Гамбург в июле 1943-го?
Иногда возникали неизбежные потери. Разве кто-то винил в этом пилотов? Разве в целом они бомбили не фашистов? Разве не принесли освобождения?
Потом они приехали к маме. Ей как раз делали прическу.
Нееле положила несколько купюр из добытых шантажом денег себе в сумочку. Одной сотней она заплатила за шоколадные конфеты, другой – за выпечку. Третьей – за цветы.
Все оказалось очень просто. Никто не высказывал подозрений, не бросал на нее странных взглядов. Теперь у нее были не только подарки для матери Юстуса, но и купюры по двадцать и пятьдесят евро, чтобы сунуть в карман персоналу. Им было нельзя брать деньги, но все же они им радовались.
Нееле каждый раз говорила:
– Не стесняйтесь, мы же знаем, как ужасно недооценивается ваша работа. Мы очень благодарны за все, что вы делаете для нашей мамы, – и иногда еще добавляла: – А мой муж довольно хорошо зарабатывает.
Раньше раздавать подарки и деньги всегда было задачей Юстуса. Сегодня она впервые взяла эту роль на себя и засунула симпатичной сотруднице Улле Хертлинг в передник пятьдесят евро.
Ее свекровь макала пряники в кофе и с наслаждением жевала. Нееле знала, что Юстус очень любит мать, но когда видела, как та смотрит на сына, то понимала, что эта женщина по-прежнему имеет над ним власть. Она хотела гордиться сыном и гордилась им. Он всегда носил аккуратный костюм, когда приходил к ней. И галстук, пусть и нарочито небрежный.
Для его матери было важно, чтобы он чего-то добился в жизни. Может, поэтому он решался на рискованные сделки? Может, он по-прежнему был маленьким мальчиком, пытавшимся произвести впечатление на мать? По-прежнему пытался превзойти брата, успешного кардиолога из Бремерхафена?
