Список продолжается.
Ещё даже не девять вечера. Система громкого оповещения изливает пульсирующий поток французских слов, тёплый и утешительный. Нам зачитали понемногу Мольера и Вольтера, кое-что из Виктора Гюго, кое-что из Кретьена де Труа, по чуть-чуть Аполлинера и Бальзака. Спели «Марсельезу» семь раз, по моим подсчётам. Увещеваниями заставили вспомнить идеалы Французской Республики и славу Жанны д’Арк, Шарлеманя, Короля-Солнце.
[Потрескивающий МУЖСКОЙ ГОЛОС звучит, сопровождая изображение стоящей на балконе СЕВЕРИН.]
«РАДИО ФРАНСЕЗ»
Rappeler qui vous êtes. N’oubliez pas d’où vous venez. Nous ne vous oublierons pas. Nous vous attendons pour vous. Terre est votre maison pour toujours. La France est toujours votre mère. Le Soleil est encore Roi sur tout… Помните, кто вы такие. Не забывайте, откуда вы пришли. Мы вас не забудем. Мы будем вас ждать. Земля – навеки ваш дом. Франция – навеки ваша мать. Король-Солнце по-прежнему властвует над всеми.
СЕВЕРИН
Я узнаю этот голос: Жиро Лурд, который, как говорится, свалился с Луны. Мсье Лурд оказался настолько бездарным актёром, что на его долю выпала самая современная форма профессионального бесчестья – он вернулся на Землю. А затем превратился в Шантиклэра
[63], голос «Радио Франсез», зачитывающий новости каждое утро и рассказывающий байки каждую среду по вечерам.
Он крупнее, чем можно предположить, заслышав этот сладкий, мягкий голос. Щеголяет густыми рыжими усами. Предпочитает шейные платки пурпурного цвета. Питает слабость к женщинам, поэзии и марципану. Вот с таких вещей и начинается человек. Но для меня он равнозначен этим вещам. Я встречала его два-три раза, будучи ребёнком, и больше ничего не помню. И теперь я могу добавить к этому списку то, что именно его голос Париж выбрал для колыбельной Нептуну, ибо Парижу легче притвориться, что все эти люди уснут на семьдесят лет, чем признать, что, когда они вернутся к пастве, от французов в них будет не больше, чем от англичан. И вот Жиро пустил в ход свои соблазнительные гласные, чтобы убедить целую планету вести себя прилично, пока кот вышел из дома, застыть во времени, лежать смирно, не меняться. Он об этом поёт и читает нараспев. Скрипки в концерте Берлиоза шепчут: «Тс-с, мои далёкие детки. Уколите пальчики о веретено нашего голоса. Станьте королевством, которое уснуло на сто лет и проснулось неизменившимся».
Но кто знает, какие странные вещи снились Спящей красавице, пока она ждала пробуждения?
[СМЕНА КАДРА: СЕВЕРИН, ЭРАЗМО СЕНТ-ДЖОН, и АМАНДИНА НГУЕН полулежат на чёрно-белых шезлонгах, наблюдая за мерцанием и движением вечеринки по ту сторону маслянистого, искажающего картинку штормового стекла, разделяющего балкон для наблюдений и внутренние помещения Энки. АМАНДИНА принадлежит к культу левитаторов, который обосновался на маленькой луне под названием Галимеда, где почти не бывает ветра. Она титановый скульптор; она практикует сексуальную разновидность медитации самайка. В её волосы вплетены традиционные кожаные хлысты, которые ниспадают вдоль лица, словно лакричная проволока. Её кожа выкрашена в зелёный, как велит обычай на Галимеде. Гравитация Нептуна не даёт ей следовать требованиям веры. Кажется, что она каждую секунду слегка тянется вверх, как будто её тело помнит свой дом, где вместо того, чтобы просто сидеть, можно парить. СЕВЕРИН и левитаторша пьют сливочно-соляное пиво из глиняных чашек. ЭРАЗМО посасывает «розовую леди», которая выглядит довольно-таки оранжевой. Огни Энки рождают тени, которые пляшут на их лицах.]
АМАНДИНА
Я время от времени спрашивала себя, справимся ли мы.
СЕВЕРИН
Ты о чём?
АМАНДИНА
[Пожимает плечами.] Может быть, когда Земля снова выглянет из-за Солнца, Энки уже не будет. Как и Лайонесса, и Мананнана. Галимеда превратится в луну-призрак. Или мы все будем просто… парить. Корабли наши, уподобившись Летучему Голландцу, вечно будут плыть по течению, везя на борту лишь привидения. Такое уже случалось. Города исчезали. Прозерпина. Энио. Теперь вот Адонис. Наши города вспыхивают как фейерверки, но, мне кажется, за всё надо платить. Мы распространяемся, заполняя пустые миры… может, пустота что-то у нас забирает. Чтобы уравновесить чаши весов, наверное.
СЕВЕРИН
Иногда колонии терпят неудачу. Такое случается.
ЭРАЗМО
Ты ведь понимаешь, не всё так просто. Колонии терпят неудачу из-за неурожая или из-за того, что корабли с припасами не приходят вовремя, или какой-нибудь фанатичный поклонник «Вавилона» объявляет себя военачальником и цепляет на грудь патронташи. Прозерпина не потерпела неудачу. Её на части разорвали! Даже фундаменты домов потрескались. Тысяча людей исчезла. Двадцать лет прошло, а там ничего не растёт, даже инфанта.
АМАНДИНА
Я слыхала, всё ещё хуже.
СЕВЕРИН
Ну-ка прекратите, оба. [Она взмахивает рукой, словно факт существования Прозерпины можно изгнать из их маленького океанского пузыря как сигаретный дым.] Вы понятия не имеете, что растёт и что не растёт на Плутоне. Вы просто повторяете байки, которые услышали на скучных вечеринках. Ну и, кроме того, разве планета без загадочно исчезнувшей колонии может как-то притянуть туристов с наличкой? Шлёпнешь парочку инопланетных рун на выжженную дверную раму, и люди потекут со всех концов космоса. С тем же успехом можно назвать это место Новым Роаноком
[64], да и забыть про него.
[СЕВЕРИН засовывает кусочек эф-юна в свой сетчатый распылитель. ЭРАЗМО берёт «розовую леди» с подноса со сладостями и выпивкой, поднимает к губам и умудряется изобразить суровое выражение лица, глядя поверх края бокала. Голос СЕВЕРИН подсознательно начинает копировать робкий, хриплый галимедский акцент их спутницы, она ей подражает, сама того не замечая, и её лунные слоги исчезают во франкофонном море нептунианского диалекта.]
Мы любим такие истории, потому что на самом деле это не истории об утратах. Это истории о находках. Потому что рано или поздно всё находят. Всё вспоминают. В конечном итоге кто-то нашёл Прозерпину, всю её разобрал и заново собрал, построив новые города на Плутоне и Хароне. Это утешает нас, говорит нам, что не существует никаких потерянных детей, нигде, только не в этой жизни. И городов потерянных тоже не существует. Это всего лишь Атлантида в новом платье.
[СЕВЕРИН глядит на разгулявшийся шторм. На стеклянный колокол падают хлопья пены.] Атлантида, тот великий плавучий город, где люди сделались такими красивыми и мудрыми, такими сильными и умелыми, что изобрели цивилизацию. Изобрели саму жизнь, в смысле канализации и храмов с фризами, налогообложения и податливых законов, гекатомб и публичных спортивных состязаний. И море поглотило этот город, если пожелаете так рассказывать эту историю, если нравится, чтобы её так рассказывали вам, ибо, вы же понимаете… людям не по себе от историй, в которых нет наказания. Ничто хорошее не длится вечно, поскольку люди ужасны, и мы чувствуем – мы чувствуем! – что если бы не эта присущая нам ужасность, мы бы успели забраться гораздо дальше. Больше всего сделать. И лучше. Мы превратились в сборище неудачников с той поры, как Платон в первый раз подавился оливкой. Так что нет ничего удивительного в том, что каждый из нас по отдельности терпит неудачи – когда мы уклоняемся от долга, когда мы ненавидим родителей, когда сбегаем из дома, когда напиваемся каждую ночь, когда теряем любовь… в особенности когда теряем любовь. Ибо мы ведь имеем полное право жить в хрустальных дворцах Атлантиды или в пентхаусе Вавилонской башни, не так ли? В сравнении с прочим наши отдельные провалы незначительны. Они просто часть общего узора, изображающего то, насколько человек отвратителен. Мы добавляем свои маленькие катастрофы к прекрасной картине, где изображена одна великая катастрофа, так что причинно-следственная связь не нарушается. Такое вот равновесие. Мы терпим неудачи, потому что судьба у нас такая. В этом нет нашей вины. К примеру, подумайте о рае, которого у нас нет.
