– Он был красивый, – признаёт Макс. – Печальный, ужасный и чудовищный. Но красивый. Люди бы смотрели его, пока проектор не сломается. И вот тогда-то я и убил тебя.
– Ох, Макс… – вздыхает Марианна.
– Помехи пробрались в мою голову, и моя мёртвая, уничтоженная Марианна пробралась в моё сердце, и не было мне покоя ни на секунду, не было тишины ни на мгновение. Помехи как будто пронзали меня ужасными молниями, и молнии говорили твоим голосом. Повторяли снова и снова: «Они убили нереиду, которая была полна икры. Полна икры. Полна икры». Словно детский стишок. Как только началась «Сияющая колесница», Марианна принялась петь в моих костях одновременно с убийством нереиды. «Ты дракончик мой, дракон, запрягу тебя в фургон». Вы обе пели не в унисон. Полная дисгармония. Я хотел умереть. А когда всё закончилось и ты исчезла из кадра, как будто тебя вырезал халатный монтажёр, я услышал, как твой голос произнёс кое-что новенькое: «Мама – это та, кто уходит». И тогда я понял, как сделать так, чтобы белый шум прекратил сжигать меня изнутри. Так принцессы понимают разные штуки в сказках. Так мы всё понимаем во сне.
Максимо Варела не может продолжать. Он рыдает, и его серая кожа сочится угрызениями совести и лимфой. Эразмо доканчивает исповедь за него.
– Пока мы спали, он всё украл. Все плёнки, обрывки, вырезанные места, всё. Даже то, что нельзя было использовать. Он всё перетащил на смотровую палубу и разложил там в лучах солнца, чтобы передержать. Ты пытался остановить его, Анхис. Может, ты помнишь. Надеюсь, что нет. Я не знаю, как ты вообще понял, что произойдёт с плёнкой, оставленной на свету, но ты пытался её всю собрать своими маленькими ручками, как чёрные макаронины-спагетти. Ты прижимал всё к груди и шипел на него. А Макс… ну, он бил тебя, пока ты не выронил то, что держал. Он бил ребёнка кулаками. Наступил тебе на руку. Я его так и не простил. И не прощу. «Сияющая колесница» жарилась всю ночь. Повсюду стоял химический дым. Дым без огня. К тому моменту, когда мы поняли, что он натворил, спасти удалось лишь те четыре жалких отрывка.
– Я тебя убил, – настойчиво повторяет Максимо. – Это было всё, что у нас осталось от тебя, и я это сжёг. Я направил на фильм большой прожектор, и он сгорел, и я пустил этому ребёнку кровь, и мне было наплевать. Я убил твоё сердце. Но помехи тоже выгорели. Больше никакой икры нереиды. Никаких дракончиков. Никаких матерей, которые уходят. Мы все пришли сюда, чтобы нам стало лучше. Но в мешке Волшебника не найдётся прощения для меня.
Варела моргает и трясёт головой, словно сам не понимает, почему произнёс последнюю фразу
[91].
Северин тушит сигару о свою ладонь-кинопленку. На ней появляется зияющая дыра, похожая на распахнутый рот.
– Ты прав, – говорит она. – Нет прощения. Ни сердца, ни отваги, ни мозгов ты не получишь, Макс. А ещё останешься без ужина. – Она погружается в глубокую задумчивость – этакий лихой Радамант
[92] незадолго до вынесения приговора. – Ступай и сядь в углу. Это и будет твоим наказанием.
И он слушается. Король Плутона садится лицом к стене.
– Я никогда всерьёз не считал Варелу подозреваемым, – сообщает Анхис всей комнате.
– В Сетебос-холле ты говорил другое, – фыркает Цитера.
– К этому моменту я значительно поумнел. Нет, улики подсказывают единственный вывод: злодейка среди нас – Каллиопа. Я обвиняю тебя, кит! Что скажешь?
Кит пытается сердито ворчать, но её нарисовали улыбающейся, чтобы дети её любили. Она улыбается и улыбается, и певучим словно рекламный джингл голосом выводит трель:
– Она воняла смертью, жизнью и миллионом глаз, которые никогда не спят! Не надо мне твоих самодовольных ухмылок примата, Анхис Сент-Джон! Это ведь ты дотронулся до нашей умирающей конечности и принял наши споры в своё маленькое, слишком маленькое тельце. Новая звезда зажглась в сонной сети китов. Она хотела жить, но ей не хватало силы. Мы почувствовали тебя внутри себя; мы думали, что ты наша часть, потерянная, умирающая. Мы пришли за тобой и уничтожили клетку, в которой ты чахнул. Лишь впоследствии мы поняли свою ошибку. Мы из-за неё очень сконфужены. Но твои родители должны были научить тебя держать руки при себе! Ты коснулся лица Северин в знак благодарности; Марианна ударила тебя, испугавшись, – и новые, едва заметные звёзды зажглись на краях наших сновидений. Мы не позволили себя обмануть во второй раз. Мы их проигнорировали. Сказали, что знаем их фокусы. Но Северин подошла так близко, заявилась прямо ко мне в гостиную, и её вонь разбудила меня, как подгоревший бекон. Я велела ей убираться, и она исчезла. И мне не жаль! Она маленькая, а я большая. Она пила моё молоко без спроса. Вы не заставите меня извиняться!
– А как насчёт меня? – спрашивает Марианна Альфрик. – Я не подходила близко. У меня и шанса-то не было.
Каллиопа пожимает своими весёленькими нарисованными плечиками.
– Ты позволила той докторше вырезать нас из себя. Вы больше не могли жить раздельно. Когда умерло наше дитя, ты умерла. Похоже, оно успело изменить слишком много твоих жидкостей и тканей. Дети так голодны в первые часы жизни.
– Ваше дитя?! – ахает звукорежиссёр.
– А что это было, по-твоему? Болезнь? Рана? Вы хлещете наше молоко и думаете, что у нас не бывает молодняка?
– Ох! – восклицает мистер Бергамот. Анимированный осьминог соскальзывает с поросшей мхом софы и поднимается на кончики щупалец. – А можно мне взять слово? Я, знаете ли, весьма хорошо разбираюсь в морской биологии.
– Всенепременно. – Анхис элегантно уступает барную стойку Миртового холла.
– Дай помогу! – верещит Марвин Мангуст и резво спрыгивает с колен Вайолет.
Мангуст и осьминог прочищают горло. Быстренько разогреваются: «До ре ми фа соль ля си до! До си ля соль фа ми ре до!» Мистер Бергамот достаёт губную гармошку бог знает откуда, задаёт тон, извлекая из неё ноту «ля», и начинает отбивать присосками ритм квикстепа.
– «Жизненный цикл мальцового кита»! – в унисон поют мангуст и осьминог, отбивая чечётку на барной стойке.
– Кит-малец – не очень-то кит, – поёт мистер Бергамот в тональности соль-мажор.
– Он не жук! – вопит Марвин.
– И не кот!
– Не грибок и не москит!
Осьминог соединяет четыре щупальца в квадрат, в то время как остальные выписывают в воздухе «колёса». Внутри квадрата из присосок с щелчком включается свет, хоть в «Вальдорфе» нет кинопроектора. Начинается весёлое кино, и все глядят как зачарованные на экран, где Каллиопа танцует на хвосте, в то время как мистер Бергамот поёт свой куплет:
У большого кита-мальца ни начала нет, ни конца,
А чего есть сотня миллионов? Сплошь мозги да сердца!
С задорными хлопками появляются сотни миниатюрных мальцовых китов, и все они втиснуты в большое тело Каллиопы. Марвин Мангуст подхватывает:
