– Её нет в фильме.
– Нам показалось чересчур очевидным, чтобы тебя предупреждал самый настоящий греческий хор.
Анхис ложечкой размазывает мороженое по корочке своего пирога. Оно медленно тает. Он больше не носит перчатки. Его рука со шрамом загорела. Он ничего не говорит долгое время. Несколько койотов – на самом деле они не койоты, а этакие мохнатые стегозавры, у них два мозга и пластины на спинах – воют где-то на равнинах.
– Можно оставить киноплёнки?
– Конечно, можно.
– Я… мне нравится Анхис, которого вы сочинили. Он лучше меня. У него волевое лицо и миссия. И ему удалось встать рядом с Северин. Сыграть ей песню. То, как он говорил со всеми в конце… я бы так ни за что не смог. У меня с большими компаниями дело не ладится. Они меня пугают. Меня всё пугает. Кое-что я могу отпугнуть сам. В основном, кенгуру. – Он глядит на вечернее небо, очень синее и усеянное звёздами. – Я бы хотел, чтобы этого не случилось, Винче. Я бы хотел сделаться ныряльщиком. Я бы хотел заботиться о своих родителях в старости. Иногда я даже сожалею о том, что не переехал на Землю, чтобы не есть эту дрянь каждый день. – Он взмахом руки указывает на мороженое, сделанное из мальцового молока марки «Притхви Премиум». – Но раз уж всё случилось, мне нравится ваша версия больше той, которая вышла у меня. Хочу сохранить этого Анхиса. Буду надевать его по воскресеньям. Он, в конце концов, нашёл ответы. Я их тоже приму, раз уж не смог отыскать собственные.
– У него их было два. Голосование мы так и не сняли. Какой ты выбираешь?
Анхис Сент-Джон доедает пирог. Со стороны дорожки, ведущей к дому, слышатся чьи-то мелодичные голоса.
– Да что тут выбирать? – говорит он. – Эразмо и Кристабель придут через минуту. Они всегда приносят джин. Хотите остаться на ужин?
Винче берёт его обеими руками за кисть со шрамом. Стискивает.
– Очень хочу.
Прощайте
Посмотрите на ваши руки. На свет на них. На свет, который суть маленький мальчик с запрокинутой головой, что ходит кругами по вашей ладони. На вашу линию жизни. На вашу линию сердца. На него.
Один из членов съёмочной группы бреется, глядя в зеркало, прибитое к какаовому дереву. В зеркале он видит мелькнувшую Северин и резко поворачивается, чтобы поймать её, поцеловать и испачкать её лицо в креме для бритья. Она смеётся и бьёт его по руке – он отстраняется, изображая карикатурные мучения. Это милая сцена. Вы её уже видели. Вы её ещё увидите. Вы держите в руках лучшее, что от неё осталось.
Не существует такой вещи, как концовка. Не существует ответов. Мы собираем те кусочки, какие можем, как одержимые складываем их то так, то этак, ищем картинку, которую нам суждено получать лишь по частям. И мы цепляемся за эти части. Части, которые были ею. Части, которые были вами. Вашей грудной клеткой, вашими рёбрами, вашими коленями. Местом, куда вошло её последнее изображение и где оно осталось. Мы попытались закончить работу Персиваля – найти Грааль, задать правильный вопрос. Но в некоторых версиях легенды Персивалю придётся потерпеть поражение, а значит, та же участь ждёт и нас, ибо история о Граале – это история о поражении, и всегда ею была. Он не закончил свой фильм. Мы не смогли закончить за него. Нет никакой элегии, посвящённой Северин Анк, которую покажут в ближайшем кинотеатре.
Но есть реликварий.
То, что вы увидели в этой комнате, погружённой в тени, в этом тихом углу Всепланетной выставки, куда каждый камешек послал своих представителей, чтобы встать под знаменем и помахать, представляет собой тело Северин Анк. Все её кусочки, выложенные на всеобщее обозрение. Они не живут – мы не Виктор Франкенштейн и не желаем им становиться, – но с виду напоминают женщину, которую мы когда-то знали. Посмотрите на неё.
А теперь посмотрите на мою руку. Я её подниму. И взгляните на ваши руки. Сколько из вас носят перчатки? Одна перчатка? Две? Всё больше и больше с каждым годом. Ибо космос не просто гладкая и тёмная субстанция, что перетекает меж нашей землёй и утренней звездой – звездой Люцифера, вечно бунтующей против небесного порядка. Он густой, он раздутый, его разорванные протеины так и носятся в черноте, словно пена – словно молоко, разлитое меж звёзд. И в этом квантовом молоке сколько пузырьков могут появиться и лопнуть; сколько неудачных вселенных, зачатых вечно спящими матерями, могут пышно разрастись и взорваться? Может, Венера – это якорь, где встречаются все формы волн в сияющем алом море, где молоко творения взбивается в пену, и мы по незнанию своему всё разграбили и с жадностью проглотили. Может быть, в каждой капле молока спрятан мир, высосанный из груди перламутрово-блестящего существа, похожего на кита. Может, в одном из этих миров Венера похожа не на богатую водоёмами сестру Эдема, а на далёкий ад из пара и камня, безжизненный, обожжённый. Может быть, вы выпили молоко этого мира – или оно досталось мне, и желудок мой его уничтожил. Может быть, пенка вероятностного молока, что капает из рта младенца – это всё, что отделяет наш мир от других. Может быть, жители посёлка Адонис выпили так много первоначального молока, что уподобились великим матерям.
Во снах ко мне приходит море. Всегда – лишь море.
Может быть, мы все – лишь кусочки. Но мы соединяемся друг с другом, творя нечто, напоминающее пролог.
Ступайте на Выставку. На свет. Вдохните лунный воздух. Ешьте, пейте и будьте счастливы, ибо вы достигли конца – который на самом деле не конец.
«Воющий» и «Повелитель мира»
КИНОПЛЁНКА, СНЯТАЯ В ЭНИО, НА МАРСЕ
ИНТ. Кинотеатр. Сиденья излучают свечение – тёмно-красное, как сердце. Ангелочки с головами рыб обрамляют экран. СЕВЕРИН АНК сидит в одном из кресел, вся мокрая. Она выглядит сбитой с толку, расстроенной. Она дрожит, её зубы стучат. Она поворачивается, пытаясь увидеть, есть ли в театре ещё кто-то, но больше никого нет. Когда она снова садится прямо, на соседнем месте оказывается мистер Бергамот, зелёный мультяшный осьминог в гетрах и с моноклем.]
СЕВЕРИН
Дядя Толмадж?
МИСТЕР БЕРГАМОТ
Увы, нет. Но это моё самое любимое тело из всех, которые ты помнишь. Мне нравятся его отростки. [МИСТЕР БЕРГАМОТ машет щупальцами.] Можно угостить тебя попкорном?
СЕВЕРИН
Кто ты такой?
БЕРГАМОТ
Тот, за кем ты пришла. Ты сунула чертовски огромную камеру мне прямо в лицо, помнишь?
СЕВЕРИН
Мне жаль.
БЕРГАМОТ
Врушка.
СЕВЕРИН
Мне жаль, что я причинила тебе боль.
БЕРГАМОТ
Нам и без того было больно. Хочешь кино посмотреть?
СЕВЕРИН
Ещё бы.
[На огромном экране начинается фильм. Камера ныряет со звёздного неба к поверхности Плутона. Это не наш Плутон. На нём нет ни цветов, ни городов, ни светящегося, словно карусель, моста к Харону. Этот Плутон совсем маленький, без атмосферы, покрытый кратерами, похожими на волдыри. По голым камням идёт МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА. Волосы у неё белые, вместе с ними из кожи головы растут бронзовые водоросли. Кожа на вид как расцарапанный лёд. Она плачет. С подола её платья капает кровь.]
