Льюна рос, постоянно выискивая возможность поиграть с пассажирами лодок и вообще с людьми. Он мог без труда толкать двенадцатиметровые бревна или разворачивать десятиметровые яхты. Но когда он начинал играть с байдаркой, которой управляли две женщины, или каяком, то толкал их очень аккуратно. Понимал ли Льюна, что вода, его родной дом, может убить человека? Это кажется невероятным, как и многое другое в поведении Льюны и косаток вообще. Но кто-нибудь может предложить другое объяснение?
Как вспоминает Кен, жаждущий внимания Льюна «быстро понял, что люди могут быть источником очень интересного взаимодействия». Он любил, когда к нему прикасаются, гладят его язык, поливают из шлангов – «этого никак не ожидаешь от дикого животного».
Но я не слишком удивлен. Еще в начале 80-х, когда я изучал морских крачек, я однажды сидел в своей лодке и вдруг услышал громкий плеск. Повернувшись, я замер: передо мной была белуха – одна, примерно за полторы тысячи километров от мест их обычного обитания. На протяжении двух сезонов белуха часто находила и сопровождала меня (а я – ее), пока я наблюдал за птицами. Я видел, как белуха подплывала и к другим лодкам. Этот маленький белый кит был немного застенчивым, но очень радовался, когда я прыгал в воду. Он (или она, не могу сказать) описывал круги, дотрагивался до меня плавниками, что доставляло удовольствие нам обоим.
Льюна продемонстрировал, что он в первую очередь социальное существо и только потом – косатка. Один из исследователей, наблюдавших за Льюной, говорил, что животное может видеть в тебе личность, несмотря на твою непохожесть. Если людей не смущало, что Льюна – косатка, то его тоже не смущало, что они – люди.
Но потом у людей возникли вопросы. Льюна стал причиной раскола – одни считали его даром, другие – дилеммой. Как поступить: игнорировать его, подружиться, воссоединить с семьей – или переселить в неволю?
– Было бы очень легко заманить его записью голоса матери – она у нас есть, – говорит Кен. – Мы могли бы поддерживать социальный контакт, который ему необходим, и потихоньку уводили бы его из пролива к океану, а потом вернули бы в стадо. – Кен смотрит на меня, желая удостовериться, что я понимаю простоту этого плана. – Но эти тупые канадские власти… – Кен не может сдержать возмущения, хотя прошло уже столько лет. – Не знаю, что за дурацкие причины они нашли, но не позволили этого сделать.
История Льюны – это история о потерявшемся детеныше. Он нуждается в дружбе и в том, чтобы его проводили домой, и встречает существ, которые совсем не такие, как он, но способны ему помочь.
– Ему нужно было совсем немного – чтобы кто-то побыл с ним, пока он не вернется домой, – говорит Кен, человек, которого косатки проводили до дома в тумане. – А чиновники настаивали, что нужно лишить его компании, которой он хотел и в которой нуждался. Мы имели дело с невероятным невежеством. – Кен горько усмехается. – А ведь ему просто были нужны друзья.
Лишенный общества косаток, Льюна завел себе других друзей. Он мог часами держаться рядом с причалившим судном, наблюдая за его разгрузкой. Но как только люди уходили, он покидал порт. Но если на борту судна кто-нибудь оставался ночевать, Льюна плавал рядом с судном до утра. Один из капитанов рассказывал, что из открытого иллюминатора до него часто доносилось дыхание косатки. Однажды у пассажира сдуло шляпу, и Льюна бросился подбирать ее. Он поднырнул под шляпу, надел ее себе на голову и принес назад, так что до нее можно было дотянуться рукой. Человек получил назад свою шляпу благодаря дикой косатке, которая всеми возможными способами показывала, что она по меньшей мере хороший друг.
Льюне была нужна семья – или хотя бы общение. Власти делали все возможное, чтобы предотвратить любые контакты. В какой-то момент они даже пытались поймать Льюну. Заявленная цель – воссоединение с семьей. Но аквариум хотел купить косатку, и такая возможность не исключалась.
Льюна стал главным героем фильма «Кит» и книги «Потерявшийся кит», где ярко описаны ситуации, когда люди, отвечавшие на приглашение Льюны пообщаться, подвергались штрафам и обвинялись в преступлении. Безумие вокруг Льюны усиливалось.
Мишель Келер, которую вместе с Эрин Гоббс власти наняли для того, чтобы следить за Льюной, вспоминала: «Когда он подплывал к лодке, мы часто смотрели друг другу в глаза, и его взгляд был очень мягким, очень искренним. Ко мне и к Эрин он относился по-разному. Эрин по натуре шутница, и Льюна с ней шутил. Он мог плюнуть в нее. Брызнуть водой в лицо. Шлепнуть хвостом или грудным плавником… Со мной он никогда так себя не вел. А мы ведь были в одной лодке, на расстоянии полутора метров… Со мной он был совсем другим. У нас разная энергетика. И он явно учитывал это. Потрясающе».
Но женщин наняли для того, чтобы оградить Льюну от людей, – и вскоре их отношения изменились. «Поначалу он нас действительно любил», – вспоминала Мишель. Но, поскольку обязанности Мишель и Эрин состояли в том, чтобы останавливать людей, которые играли с косаткой, «он подплывал и отталкивал нас, как будто говорил: „Уходите отсюда! Я нашел того, с кем могу играть весь день. Уходите отсюда!“ Другой наблюдатель писал, что Льюна „упрямец, боец, клоун; это умеющее сострадать, озорное и способное любить существо“.
К Льюне не подпускали дружелюбных друзей, но он очень хотел общаться. Однажды Льюна последовал за буксиром, поранился о его винт и умер.
Майкл Парфит и Сюзанна Чизхолм шли на легкой надувной лодке со скоростью восемнадцать узлов, и внезапно на поверхность рядом с ними вынырнула косатка. Это был Льюна. Он двигался так четко и выверенно, что его шкура скользнула по правому борту. „Я почувствовал его прикосновение по движению лодки, – вспоминал Парфит, – но не стал менять курс“. Льюна каким-то образом понимал, что нам обоим нужно быть аккуратными, чтобы поддерживать контакт». Однажды, когда Льюна слишком энергично играл с аварийным подвесным мотором, Парфит сказал: «Эй, Льюна, прекрати, пожалуйста». Льюна немедленно оставил мотор в покое и отплыл чуть дальше. «Было трудно признать подобный уровень понимания и целеполагания у существа, которое совсем не похоже на человека, – писал Парфит. – У меня создалось впечатление, что эта косатка воспринимает жизнь так же, как я: видит то же, что и я, так же чувствует воздух и море, испытывает такие же эмоции… и это создавало ощущение безопасности. Это было потрясающе. Но не слишком комфортно».
Льюна помог Парфиту понять, что человеческая речь – всего лишь один из способов передать восприятие жизни. «Похоже, мы виноваты в том, что можем оперировать этими неуклюжими символами», – говорил он, чувствуя, что язык – это барьер и возвели его мы.
Восприятие человека обходится без слов; слова – просто попытка описать то, что уже осознается. Восприятие животных, не умеющих говорить, – это сознание в чистом виде. В конечном итоге Парфит осознал, что должен отбросить в сторону различия. Перед ним не существо, непохожее на человека. Не косатка. Перед ним просто Льюна.
Я смотрю на других животных и почти всегда не вижу различия. Я вижу сходство, чувствую глубокую связь. Лучший способ почувствовать свою принадлежность к этому миру – общество диких животных. Ничто другое, за исключением глубокой человеческой любви, не приносит такого умиротворения, такого чувства единения с другим существом.
