«К соседству с тиграми давно уже привыкли все народы эвенкийской группы: маньчжуры, удэгейцы, нанайцы и орочи. Они знали свое место и, почитая тигра как высшее божество, старались по возможности не попадаться ему на пути. Однако в XVII веке, когда в регион начали стекаться русские колонисты, хрупкое равновесие было нарушено». Поселенцев манили золото, пушнина, строевой лес; следом за ними в Приморье пришли православные проповедники, и они общими усилиями и с неослабевающей жестокостью взялись за истребление как вдохновленной анимистическими верованиями культуры неустойчивого равновесия, так и четвероногих членов таежного сообщества.
Нарушение конвенции о ненападении, особенно если учесть, что речь идет об искреннем обоюдном понимании, чревато последствиями. Вейллант подробно останавливается на способности тигра «долго помнить обиду», приводя в качестве примера рассказ нашего современника о том, что значит «перебежать дорожку тигру. „Мы с одним охотником как-то раз забрали часть добычи тигра, – рассказывал он. – Увидели, что тигр убежал, и отрезали себе с туши немного мяса. Все брать не стали – этого делать нельзя. В тайге закон: нужно делиться. Вернувшись на то же место на следующий день, мы обнаружили, что тигр не тронул остатки туши. После этого случая наша охота пошла прахом: тигр ломал все наши ловушки, распугивал дичь, которая приходила на нашу приманку. Стоило какому-то животному оказаться в окрестностях, он прогонял его своим рыком. Вот так он нас и проучил: целый год не давал охотиться. Должен вам сказать, тигр – необыкновенный зверь: сильный, умный и очень злопамятный“». При этом, заметим, тигр не просто охотится, но и ревностно охраняет свою территорию.
В голодную пору, когда в тайге маловато дичи, один охотник решил разделаться с повадившимся на его заимку тигром и установил на конкурента ловушку – спрятанную в снегу проволоку, которая, стоило тигру на нее наступить, приводила в действие спусковой механизм ружья. «В первый раз он неправильно закрепил ружье, и, хотя оно выстрелило, тигр не погиб: ему только опалило шкуру. Охотник поставил ловушку заново и позже по следам выяснил, что тигр дотронулся до шнура, ведущего к спусковому крючку, ружье выстрелило мимо, и тигр, медленно отступив, направился по следу охотника. Он понял, кто здесь был, кто установил ловушку, и попытался его убить. Он даже не брал след – шел прямиком к хижине, как будто по компасу».
Охотник чудом заметил зверя и успел скрыться в доме, откуда боялся высунуть нос несколько дней. Это спасло ему жизнь: как потом выяснилось, тигр неотступно караулил обидчика, пока не ушел из тех мест.
Вейллант приводит слова бывшего руководителя инспекции «Тигр», которому не раз приходилось расследовать нападения хищников: «Мне и моим подчиненным довелось по меньшей мере восемь раз заниматься подобными делами, – рассказывал тот в 2007 году, – и мы все пришли к одному выводу: если охотник стрелял в тигра, тигр его выследит, даже если для этого потребуется два или три месяца. Тигры определенно способны сидеть и ждать именно того охотника, который стрелял в них».
Все это свидетельствует о наличии у тигра либо абстрактного мышления, либо острейшей интуиции, ведь он догадался, что ружейный самострел – преднамеренная угроза его жизни. «Чтобы связать в одну сложную причинно-следственную цепочку выстрел, раздавшийся в воздухе, внезапно пронзившую тело боль и человека, который может находиться на расстоянии нескольких десятков метров, умение абстрактно мыслить необходимо по определению». Еще поразительнее, что биологи, годами работающие с тиграми, ни разу не сталкивались с «вендеттой» – хотя по долгу службы им приходится отлавливать, делать уколы снотворного, обследовать, снабжать радиоошейниками десятки животных, и некоторых не по одному разу.
Похоже, тигр может «вычислить» человека, который намеренно желает причинить ему вред. По крайней мере, главный герой книги Вейлланта был на это способен. Получив рану от охотника-браконьера Владимира Маркина, амурский тигр несколько дней караулил обидчика, дожидаясь его возвращения на заимку после долгой охоты, а потом атаковал, причем не с голоду, а из мести: он не просто съел человека, а уничтожил его «скрупулезно и беспощадно», расшвыряв в прогалине за домом останки, «которые на первый взгляд казались кучей ветоши».
В незапамятные времена, когда бушмены (или «сан», как они сами себя называют) обитали в древних песках Калахари, они охотились на кого угодно, но львов не трогали. Царь зверей воздал им за учтивость. Между львами и бушменами сложилось долгое и прочное перемирие. Даже отбивая у львов дичь – причем у стаи львов, превосходящей охотников по численности, – бушмены вели себя с ними твердо, но почтительно. Ни с гиенами, ни с леопардами они так не церемонились: просто забирали у них добычу и все. И никто никогда не слышал, чтобы лев убил человека. Африканские леопарды – да, те могли, особенно под покровом ночи. Но лев – никогда.
Белому человеку такое перемирие было неведомо. В 50-е годы антрополог Элизабет Маршалл Томас жила среди бушменов. Ей довелось пройти «старым путем» и наблюдать за его разрушением в прах. (Мать Элизабет, Лорна Маршалл, в свое время совершила прорыв в этнографических исследованиях коренных народов Южной Африки. Свой опыт общения с бушменами Элизабет Маршалл Томас описала в книгах «Вреда не ведающие» и «Старый путь».)
Однажды ей с семьей пришлось ночевать в пустыне. Кроме них в лагере был африканер – так называют в Южной Африке потомков голландских, французских и немецких колонистов. Внезапно из темноты на них выступили пять львов – их присутствие выдавал только блеск глаз. Людей и хищников разделяло пламя костра. К ужасу знакомой с обычаями бушменов Элизабет, белый потомок буров тут же выстрелил в темноту и ранил двух львов, но преследовать их побоялся. В результате в окрестностях лагеря оставались бродить два раненых хищника, что было крайне опасно. Элизабет, ее брат и еще один член их семьи решили, не мешкая, уходить. Ночь была звездная. «Вдруг мы услышали тихий стон», – пишет Маршалл Томас. Свет фонаря выхватил из темноты молодого взрослого льва. Он был тяжело ранен, сам подняться не мог и «…от боли <…> грыз поросшую травой землю». Добить его с первого выстрела не удалось, пришлось стрелять несколько раз. «Он лежал, отвернув голову, пока мы, стоя, целились. Сейчас мне кажется, что он специально не смотрел нам в глаза, словно хотел, чтобы нам было легче». Каждый раз, когда в него вонзалась пуля, он кричал.
Другого раненого льва они искали всю ночь и только на рассвете наткнулись на следы. Это были следы львиных лап, приготовившихся к броску. Пройдя по направлению броска, они обнаружили мертвую львицу. Туша и трава вокруг нее были в утренней росе, все, кроме сухого участка земли, где трава до сих пор была примята – всю ночь рядом с подругой находился лев, причем, судя по оставленным следам, огромный. «Этот гигант <…> не отходил от мертвой львицы. Он видел наш лагерь, слышал все наши передвижения, выстрелы и крики <…> но вылизывал мех мертвой львицы – мех был приглажен против роста».
Бушмены, непревзойденные охотники, львов никогда не трогали, а львы не трогали бушменов. Скорее всего, каждая из сторон признавала потенциальную опасность противника. Каждая из сторон могла, по идее, проверить границы дозволенного, но никогда их не переходила. «Объяснить условия перемирия невозможно, потому что их невозможно понять», – пишет Элизабет Маршалл Томас. Львы и бушмены не вредили друг другу, им это было не нужно. Они жили так сами и учили этому детей. Может, это и есть объяснение? Может, все настолько просто? Просто не вредить. Но теперь все по-другому. И они другие.
