Так что «зятья» в долину не торопились, а когда все-таки пошли вниз, Семь-Пятьдесят пять сделал маленький шаг назад. Он явно не знал, как поступить. Казалось бы, это его семья. Его долина. И тем не менее с холма на него наступают два могучих волка. Двое на одного.
Он стоял как вкопанный. Семья тоже застыла на месте. Худу остановились.
– И тогда, – рассказывает Даг Маклафлин, – Семь-Пятьдесят пять трогается с места и сам идет к ним. Все трое стоят и просто смотрят друг на друга. А потом Семь-Пятьдесят пять поворачивается и бежит прочь.
– Захоти они его прикончить, – вмешивается в разговор Лори Лиман, – они могли это сделать в мгновение ока.
Семь-Пятьдесят пять был не робкого десятка, но осторожничать имел полное право, уж больно могучей статью отличались «зятья».
Понятно было, что он уносит ноги, спасая собственную жизнь. Он мчался на запад, в одиночестве, не останавливаясь, не делая попыток вернуться, чтобы найти подругу. Очевидно, он уже понял, что до утра она не дожила.
Хищники должны распознавать смерть: они знают, что в результате их действий сопротивлению добычи приходит конец и, когда добыча обмякнет, можно «переключить движок» с режима «резать» на режим «есть».
Было бы ошибкой ожидать, что у волков существует то же самое представление о смерти, что и у людей, но еще ошибочнее считать, что представление о смерти у волков отсутствует как таковое. Волк живет чужой смертью, поэтому разницу между понятиями «мертвый»/ «живой» должен представлять себе на функциональном уровне. Возможно, в его сознании это выливается во что-то вроде «раз не шевелится, можно разжать зубы». Если понаблюдать за волком в процессе охоты, мы увидим искусного профессионала, вооруженного опытом и знаниями.
Я далек от того, чтобы утверждать, что волк способен постичь суть смерти или неизбежность своего ухода. Но, с другой стороны, много вы знаете людей, готовых примириться с мыслью о собственной бренности? Большинство верит в жизнь вечную: либо в рай и ад, либо в реинкарнацию. В этом и широта, и ограниченность наших представлений: если сейчас мы существуем, то поверить, что однажды навсегда перестанем существовать, мы просто не в состоянии, потому что ничего подобного с нами раньше никогда не случалось. Концептуальные границы человеческого сознания для подавляющего большинства определяются личным опытом, и ничем другим. Так что незачем ждать от зверя больше, чем от человека.
Как волк переживает смерть своей половины?
– Мне навсегда врезался в память один случай, – вспоминает Даг Смит. – В Йеллоустоне жил волк, вожак стаи, обитавшей в окрестностях озера Харт. Он с годами начал седеть, и черный мех стал серебристо-синим, поэтому мы прозвали его Сизый. Ему шел двенадцатый год, а для волков, которые и до восьми редко доживают, это мафусаилов век.
Наблюдатели как-то заметили, что поспевать за стаей ему уже непросто. Вскоре он умер. И на следующий день его «супруга», Четырнадцатая, сделала вещь, которую ни один из специалистов по поведению волков припомнить не смог: она ушла. Бросила стаю. Бросила свою территорию. Бросила выводок волчат, которым было всего девять месяцев, – неслыханно!
– Четырнадцатая брела на запад, увязая в снегу, и зашла в такую глушь, что там вообще не было следов других животных, сплошные нетронутые снега.
Пройдя несколько километров, она остановилась на продуваемом ветрами склоне плато Пичстоун, постояла там одна и снова пошла на запад.
– Так она отмахала километров двадцать пять. Пропадала неделю, а потом вернулась к своим. Уж не знаю, что это было, траур не траур, но я эту историю никогда не забуду.
Рик рассказывает о волчице-матриархе, которую убила чужая стая. Овдовевший волк не мог успокоиться несколько дней, он все выл и выл. Так что кто-то, овдовев, ударяется в бега, кто-то воет дни напролет.
Помню, как мы с женой впервые уехали куда-то вместе. Собаки остались дома под присмотром нашего знакомого, и Чуля, образец жизнерадостности и прожорливости, два дня не притрагивалась к еде. Что, по-вашему, она чувствовала?
Когда умирает кто-то из близких, мы не можем смириться с утратой, поэтому горюем. Животные тоже не могут смириться с утратой близкого существа. Им ведомо чувство тоски. Пока оба живы, они зовут друг друга, ищут, стремятся домой, в гнездо или логово. Они ждут этого возвращения, и, если один вдруг не возвращается, второй продолжает его искать. Оставшийся в живых прекрасно знает, кого именно ищет. Потом, спустя время, он или она смиряется с утратой, и жизнь продолжается, хотя это уже совсем другая жизнь.
Семь-Пятьдесят пять бежал не останавливаясь, оставляя между собой и отринувшим его семейством километр за километром. Пробежал уже больше тридцати, миновал реку Хеллроринг-Крик, впереди маячило плато Блэктейл. За всю свою жизнь он ни разу не заходил так далеко.
Еще несколько месяцев назад он был гордым альфа-самцом всей долины реки Ламар. Его подругой и спутницей была лучшая во всем Йеллоустоне волчица, несравненная охотница на оленей. Рядом всегда находился могучий добряк-брат и три поколения потомков. И вот за четыре месяца он сначала по вине людей теряет брата и подругу, потом по вине собственных дочерей лишается новой спутницы, а затем и стаи, куда старшие дочери приводят агрессивных самцов, с которыми он не в состоянии справиться. Дома, в семье, он не чувствует себя в безопасности; на дворе самая голодная пора, а ему негде и не с кем охотиться. И волчат ему никто не принесет. Так что жизнь его по большому счету кончена.
А прошлым утром мы видели, как ревнивые старшие сестры сговорились извести младшую, молодую да раннюю Восемь-Двадцать.
– Охотники часто говорят, что даже если стая лишается вожака – это не страшно. Незаменимых, дескать, нет, – вздыхает Лори Лиман. – Есть незаменимые! Стая без вожака встает с ног на голову, как дети в классе без учителя.
Лори Лиман до того, как выйти на пенсию, много лет проработала в школе.
По злой иронии судьбы париями оказались две самые яркие особи из выживших Ламаров: альфа-самец Семь-Пятьдесят пять и его дочь Восемь-Двадцать. Стая сделала их изгоями, одиночками, лишенными будущего.
Я всегда знал, что волчья стая – это семья: отец, мать и дети; что старшие дети-поярки помогают кормить и поднимать на ноги младших. Знал, что поярки вырастают, матереют и уходят от родителей, чтобы жить своей жизнью, в собственных стаях-семьях, и так из поколения в поколение. Но я понятия не имел, что этот отлаженный процесс зависит от индивидуально-личностных особенностей участников, от их способности хранить верность или предавать, плести интриги, сколачивать коалиции, объявлять вендетту; что трагедия в семье может привести к смуте и расколу. Все это выглядит как-то уж слишком… по-человечески.
И отчасти так оно и есть. Спусковым крючком всех этих злоключений стали действия человека. По замечанию антрополога Сержа Бушара, «человек человеку волк, хотя волк такого сравнения не заслуживает».
Холмы и долины Йеллоустона заметает свежим снежком, который в лучах зари кажется розовым. Девять градусов мороза по Цельсию. Вторая половина марта.
