Оторвавшись от зрительной трубы, я смотрю на движущуюся черную точку – волк исчезает за гребнем. Мы проезжаем три километра, чтобы открылся вид на противоположный склон горы, и на усиливающемся холоде ждем, не появится ли черная точка снова.
Проходит два часа, а мы все еще ждем; время от времени до нас доносится прерывистый, приглушенный вой. Волки приближаются.
Прошло четыре часа после того, как мы видели волка. Изредка слышится вой. Ничего не видно. Но мы знаем, что черный волк по-прежнему перемещается и воет.
Снова черный волк!
В воздухе разносится отчетливый звук, который идет с холма на расстоянии не меньше полутора километров от нашего черного путешественника. Странный звук, наполовину вой, наполовину плач. Протяжный, пронизанный болью и тоской. Страдальческий. Или мне это кажется?
Там, наверху… На линии горизонта над нами появляется одинокий серый волк; он смотрит в долину, туда, где только что появился черный – всего на секунду, а затем исчез.
Черный волк, не прекращая выть, но уже невидимый, по-прежнему удаляется от серого.
Я снова смотрю на серого, который топчется в нерешительности, как потерявшаяся собака, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую. Наконец серый решает уйти; он рысцой поднимается по склону и исчезает за гребнем, на котором неожиданно появился.
– Наверное, черный – это Уголек, – говорит Лори. – Уголек – молодая самка из стаи Джанкшен Бьютт.
– А серый, должно быть, Семь-Пятьдесят пять. – Таково мнение Маклафлина.
Волк надолго умолкает. И все же… мне кажется или я действительно его слышу? Жалобный вой как будто застрял у меня в голове, и я начинаю думать, что слабый ветер действительно доносит до меня этот звук.
Мои спутники качают головами; они не слышат того, что слышу я.
Нас окликает Рик. Появился сигнал от Семь-Пятьдесят пять. Поблизости от стаи Джанкшен Бьютт. Сигнал от Восемь-Двадцать тоже регистрируется: она у болота, недалеко от отца.
Может, именно поэтому он повернул назад?
Сумерки оставляют этот вопрос без ответа.
Одинокое сердце охотника
Рик по радио сообщает, что Семь-Пятьдесят пять обнаружен внизу, к западу от долины реки Ламар, приблизительно в одиннадцати километрах от нас. Мы направляемся туда. На пологом подъеме натыкаемся на свежие волчьи следы на снегу. Кому-то кажется, что он слышал одиночный вой, низкий и громкий, доносившийся с заросшего густым лесом холма к востоку от нас. Я не уверен.
Затем подает голос другой волк – из стаи Джанкшен Бьютт. Он как будто вторит собрату, но уже с наполовину скрытого туманом склона горы.
Теперь зрительные трубы позволяют нам разглядеть несколько волков из стаи Джанкшен Бьютт, бегущих по снегу на высоком, поросшем лесом гребне примерно в миле от нас. Два вожака стаи, самец Пуш и его явно хромающая самка, Лохматый Хвост, ведут за собой двух серых и трех черных волков по свежевыпавшему снегу под яркими лучами солнца, прокладывая тропу вниз, через череду уступов, которые называются полками.
– Хороший вожак, – говорит Рик, не отрываясь от зрительной трубы. – Любит бежать впереди стаи.
На краю одного уступа, нависающего над широкими лугами и извилистыми берегами Криста-Крик, где бродят бизоны, волки останавливаются, словно любуясь своими владениями.
Они задирают морды, и в небо уносится протяжный вой, не стихающий несколько минут, – это похоже на утро на первобытной планете. Хозяева своих жизней. Хранители места, которое хранит их. Первый народ. Больше часа они попеременно – а иногда одновременно – бегут и воют, медленно спускаются в долину, то исчезая среди деревьев, то появляясь вновь. Потом продолжают спускаться уже по открытой местности, вниз и вниз, останавливаются, воют, снова бегут по заснеженной долине, снова воют, углубляются в лабиринт из высокой полыни и… исчезают.
Конечно, мы тоже снимаемся с места. Проезжаем около километра и ждем там, где они должны появиться. Мне холодно, волков пока не видно, и я начинаю размышлять о нашей упрямой решимости непрерывно наблюдать за ними. Почему бы не удовлетвориться тем, что мы видели и слышали волков, и не сказать, что цель достигнута? Причина нашего интереса не менее загадочна, чем место, где они появятся снова. В этом есть что-то глубокое, настоящее. Что-то не требующее доказательств, разумное и прочное. Они живут с верой в себя. Они сумели выжить. Поэтому я жду, когда они появятся вновь. Лори говорит, что мы продолжаем наблюдать, потому что действия волков имеют цель. Когда волки ничем не заняты, нам хочется знать, что они будут делать дальше.
– Когда кто-то говорит, что впереди медведь гризли, – прибавляет она, – единственное, что мне нужно знать: есть ли рядом с ним волк?
Мы видим бизонов и снежных баранов, но наблюдаем за волками. Даже бизоны и снежные бараны наблюдают за волками. А когда мы не наблюдаем за волками, то ждем, пока они появятся, чтобы за ними наблюдать.
– Когда я была школьной учительницей, – рассказывает Лори, – то любила наблюдать за детьми. Как они приспосабливаются. В начальной школе одни хотели играть в песочнице, другие – гоняться друг за другом. Я наблюдала, как они развиваются. Точно так же я наблюдаю за волками. Это очень похоже. Мы не просто смотрим на волков. Нам интересны их истории.
Вой не стихает: он то прерывается, то звучит снова. Волки рассказывают свои истории.
Внезапно в прозрачном воздухе слышится новый звук – с востока, из-за наших спин, приходит ответ, более мелодичный и печальный, чем хор стаи Джанкшен Бьютт. Это Семь-Пятьдесят пять. Мы его не видим. Но как не похож его голос на остальные!
Да, волки не умеют говорить. Но у них есть многое другое: понимание, мотивация, эмоции, мысленные образы и мысленная карта местности, список своей стаи, банк с воспоминаниями и выученными навыками, каталог запахов, каждому из которых в качестве определения присвоен смысл. Как мы видим по собакам, этого более чем достаточно, чтобы понимать, кто есть кто и как устроена жизнь.
Больше часа они ведут разговор, чередуясь либо одновременно. Музыканты иногда устраивают длительные джазовые импровизации. Я сам участвовал в них. Это настоящее общение. Созывается племя. Собираются слушатели. Мы должны стараться, чтобы не тратить зря время музыкантов, которые посылают сообщения друг другу и тем, кто остановился их послушать. Здесь рассказывается своего рода история, без слов, но полная жизни.
У Семь-Пятьдесят пять баритон, я представляю большого волка. Так отчетливо, что не сомневаюсь: я без труда узнаю его утром завтрашнего дня. Я слышу недавнюю трагедию в его песне. Но слышат ли его тоску остальные волки? Или я сейчас просто проецирую свои чувства? А может, он проецирует свои?
Семь-Пятьдесят пять остается невидимым; его вой доносится со стороны поросшего густым лесом каменистого склона, из тени искривленных деревьев. Мы берем зрительные трубы и всматриваемся в эту тень. Я ничего не вижу, но через некоторое время Лори говорит:
