Если бы Витгенштейн взял в качестве примера тигров, то ему бы пришлось вступить в спор с Артуром Страчейном, охотником и автором вышедшей в 1933 году книги «Растерзанный тигром: встречи в индийских джунглях». Тигры, с которыми он встречался, не умели разговаривать, но их поведение говорит само за себя.
Самец медленно шел… а она по-кошачьи распласталась на земле… Подождав, пока он окажется на расстоянии нескольких шагов, она прыгнула к нему, как будто собиралась убить, подняла переднюю лапу и легонько похлопала по морде. Потом подняла голову и лизнула его… Самец поначалу казался безразличным, но, когда она потерлась о его ноги и начала игриво покусывать их, он снисходительно лег, и между двумя великолепными животными началась притворная битва. Она происходила в полной тишине, если не считать редкого тихого клацанья зубов, когда соприкасались две широко раскрытые пасти. Иногда они обнимали друг друга и толкали друг друга задними лапами, иногда шутливо боксировали передними; так они забавлялись почти четверть часа.
Когда я в последний раз видел великого писателя Питера Маттиссена, который недавно проиграл битву с раком, он и его жена Мария пригласили нас с Патришей в ресторан, чтобы отпраздновать наш брак, – очень мило с его стороны. Я как раз работал над этой книгой, и, поскольку Маттиссен выступал за возвращение волков в Йеллоустон, он с интересом спросил: «Что бы сказал волк, если бы сидел здесь, с нами?» Ничего, ответил я, волки не умеют разговаривать. Подумайте лучше, сказал я, что будет чувствовать волк, находясь здесь. Он будет воспринимать нас, ситуацию, свои потребности. Но не посредством слов. В зависимости от того, какой это волк, он узнает или не узнает нас, а ситуация покажется ему знакомой или пугающей. А возможно, он вспомнит о доме и решит уйти.
В этом же ресторане я однажды ужинал с друзьями, Дэвидом и Кэти. Они растили щенка, который должен был стать поводырем для слепого человека. Щенку исполнилось уже почти полгода, и он спокойно лежал под столом, наблюдал и отдыхал – иногда ему было интересно, иногда скучно. Кто-то из гостей за соседним столиком уронил кусочек курицы, и собака, продемонстрировав завидную самодисциплину, проигнорировала еду. Потом официантка принесла миску с водой, и та была с благодарностью принята, хотя собака об этом не просила. Возвращаясь к вопросу Питера: поскольку собаки – это волки, то я был в ресторане с волком. Одомашненным. В этом отношении у меня появился опыт, и я мог двигаться дальше.
Древний народ
Ранняя зима. Я только что вышел из своего домашнего кабинета. Дворняжки Чула и Джуд лежат на солнышке на куче недавно опавших листьев. Но не в тени, как летом. Они ведут себя точно так же, как мы. Наслаждаются теплом и комфортом. (По этой же причине ночью они спят на мягких ковриках, а не на жестком полу – за исключением лета, когда на полу прохладнее.) Листья шуршат под моими ногами, собаки поднимают головы. Чула смотрит мне прямо в глаза, пытаясь понять, с чем я пришел, с просьбой или предложением. Я стою неподвижно, и ее взгляд перемещается на улицу; звук проезжающего школьного автобуса знаком нам обоим. Она знает, что это такое, нет нужды проверять. Мы одинаково радуемся моменту – находимся на знакомой территории, слышим знакомые звуки на той частоте, которую оба воспринимаем, греемся на зимнем солнце. Мы пользуемся одинаковыми чувствами: зрением, обонянием, осязанием, слухом. Мы ощущаем температуру воздуха. Я вижу множество цветов. Зато собаки воспринимают множество запахов, и слух у них острее. У нас разное, но сравнимое по яркости восприятие.
Утром я нес из курятника яйцо и случайно разбил его. Собаки его мгновенно слизали. У нас общий вкус. Одни и те же органы чувств. Зачем же еще им нужны глаза, уши, носы, чувствительная кожа и эти необыкновенно гибкие языки, связанные с мозгом? А? Правда? Хорошая девочка. Я точно могу сказать, что чувствует Чула, когда ее до такой степени одолевает сон, что она с трудом может открыть глаза, лежа зимним вечером рядом с печкой. Потом, когда я выключаю свет и собаки устраиваются в своих постелях, я тоже знаю, что они чувствуют, потому что делаю то же самое – в нашем общем доме, в той же спальне, подчиняясь тому же порядку. Для этого не нужно прилагать особых усилий.
Но другие аспекты восприятия Чулы – например, что она чувствует, когда мы выходим на прогулку, а она все нюхает и нюхает, и какие мысли и чувства вызывают у нее эти запахи, – я знать не могу. А вот Джуд может. Но я понимаю их энтузиазм, потому что у меня есть глаза, понимаю их радость, потому что чувствую ее, понимаю любовь, потому что разделяю ее. И это уже очень много. Возможно, собаки не размышляют о своей смерти и не рисуют в воображении следующий летний отпуск. И я тоже – большую часть времени. Но они прислушиваются к окружающему миру. Если, конечно, не просто дремлют на куче освещенных солнцем листьев. Собаки – мои друзья, часть моей семьи. На самом деле я знаю их лучше, чем соседа, который живет через дорогу. Я забочусь о них, как могу, стараюсь обеспечить им безопасность и благополучие. Они проводят со мной больше времени, чем друзья из числа людей. Как и с большинством моих товарищей, жизнь свела нас случайно, и я просто радуюсь их обществу. Рядом с ними у меня улучшается настроение. Но почему? Об этом знают только собаки. Когда Джуд, например, выбирает между ковриком и диваном – включая его реакцию на наше возвращение домой, когда мы застаем его на диване, что обычно запрещено, – он демонстрирует сознательность выводов и логику восприятия.
Я выхожу в море на рассвете, пытаюсь найти буруны от плавников и отыскиваю взглядом скоп и крачек – они охотятся на ту же рыбу, но обладают более острым зрением. Я потратил не один час, наблюдая за крачками, и убежден, что у нас много общего. Каково быть крачкой? Не знаю – за исключением некоторых аспектов, которые для нас общие. Я не одну сотню дней следил за их гнездовьем, видел, как самцы ухаживают за самками, как воспитывают птенцов, год за годом; видел, какие они упорные в достижении цели, и не раз направлял свою лодку туда, куда они летели за рыбой. Они эксперты, атлеты, профессионалы. Я многому у них научился и узнал наш общий мир таким, каким знают его они.
Многие животные, испытывающие голод, радость или страх в обстоятельствах, которые мы понимаем, ведут себя так, словно им знакомы человеческие чувства. Если вы, например, играете с хорьком или молодым енотом (или почти с любым млекопитающим, а также некоторыми птицами и рептилиями), то видите, что они способны радоваться и что их игра включает элементы юмора.
По утрам и вечерам наша ручная белка Велкро спускается с деревьев, чтобы получить угощение и поиграть. Она может целый час скакать по нашим коленям и плечам, бороться с нашими руками и переворачиваться на спину, подставляя живот под ласки. Звуки, которые она издает, мы считаем беличьим смехом (нас она точно заставляет смеяться). Крысы, которые играют друг с другом или которых щекочет человек, издают звуки, очень похожие на смех младенца. (Смех крыс находится за пределами диапазона частот, воспринимаемых человеческим ухом, но исследователи научились преобразовывать его в слышимые звуки.) Веселье у грызунов активирует те же области мозга, что и радость у людей.
Значит, радость белки, крысы и человека похожи? По всей видимости, в этом смысле у нас с грызунами много общего. «Молодые животные, которых мы щекотали, относились к нам очень дружелюбно», – пишет известный исследователь Джаак Панксепп. Наша знакомая белка Велкро никак не может остановиться. Иногда нам приходится возвращать ее на старый клен, потому что у нас дела и мы не можем потратить все утро на игру с ней. В эти моменты мне совершенно ясно: она прекрасно понимает, что ей нужно. Она точно знает, как хорошо проводить время. Я даже не представлял, что белки такие игривые, но, поскольку мы вырастили Велкро, теперь я это знаю.
