— Вот видишь, Гарри, — сказал Лемезурье, — у тебя есть единоземец, который разделит твои патриотические чувства и обнимет с тобой вместе распоследнюю игуану!
— Не мучайте его, Фрэнк, — велел Фосс вовсе не потому, что был против жестокого обращения с животными: их склока мешала ему предаваться самолюбованию.
Гарри Робартс утер слезу благодарности. Как и все любящие сердца, он имел склонность к заблуждению.
Что касается Фосса, он уже вступил в борьбу с грядущим и в этом деле на любовь особо не рассчитывал, потому что все мягкое и податливое недолговечно. То ли дело минералы — неиссякаемый источник чудес; полевой шпат, к примеру, вполне достоин восхищения, и его собственное имя лежало у него на языке словно кристалл. Если он хочет оставить свое имя на этой земле навсегда, пусть даже она поглотит его физическое тело, лучше бы это произошло где-нибудь в полной глуши — идеальная абстракция, которая не вызовет у грядущих поколений ни малейшей нежности. В сентиментальном восхищении он нуждался не больше, чем в любви. Он был человеком самодостаточным.
Глава будущей экспедиции посмотрел на своих подчиненных, гадая, знают они или нет.
Тем временем вверх по ступенькам уже взбиралось неопознанное тело. Оно загрохотало, обратив на себя внимание всех присутствующих, и ввалилось в комнату. Пламя свечей покачнулось.
— Это Тернер, — сказал Фосс, — и он пьян.
— Трезвым меня точно не назовешь, — признал вышеупомянутый, — но я еще не пьян. Это все эвкалиптовая настойка, будь она неладна! У меня от нее несварение.
— Зря вы ее пьете, — заметил немец.
— Такова уж человеческая натура, — мрачно заявил Тернер и сел.
Он был худым и длинным типом, чей разум окончательно скис. Тернер страдал косоглазием, проистекавшим из привычки наблюдать за чужими делами и при этом прикидываться, что смотрит совсем в другую сторону. Вопреки своему жалкому виду, он был жилистым и крепким и последние пару месяцев проработал на кирпичном заводе, поэтому складки его одежды и трещины в коже хранили заметные следы красной пыли.
— У меня новость, — объявил ему Фосс, — только вряд ли она вас заинтересует.
— Вы же меня не бросите из-за моей широкой на- туры! Разве человек несет ответственность за свою натуру?! — вскричал Тернер. — Вам кто угодно скажет, что нет!
— Если я вас и возьму, то лишь потому, что в тех дальних краях вашей натуре будет нечем себя тешить.
«И еще потому, что питаю нездоровый интерес к отверженным душам», — добавил про себя Фосс. И все же Тернер трезвый обладал некоей врожденной хваткой, которая на пути к цели заставляла его выкладываться до предела. Такого человека можно использовать, если только прежде он не использует вас.
— Мистер Фосс, ну, пожалуйста! — взмолился пьяный Тернер. — Я буду напрягать каждый мускул своего тела! Я буду делать всю грязную работу! Я траву буду есть!
— Ну вот, еще один новообращенный, — заметил Фрэнк Лемезурье и поднялся.
Лемезурье неизменно попирал все, что вызывало у него физическое отвращение. На открытый конфликт с Тернером он не пошел бы, хотя если они поедут вместе по высокой желтой траве, то могут сцепиться стременами, или, лежа в пыли и зловонии термитов, борясь с одними и теми же кошмарами под звездным небом, их тела могут сблизиться и соприкоснуться.
«Если только немец до такой степени филантроп, что возьмет с собой этого человека», — подумал Лемезурье. Или же он дурак? Ответить на сей вопрос ему предстояло самому — ждать помощи от Фосса не приходилось.
— Мистер Топп, — проговорил немец, — владей я искусством музыки, поставил бы перед собой вот какую задачу: создать произведение, в коем различные музыкальные инструменты представляли бы моральные качества людей, которые друг с другом не в ладах.
— Я предпочел бы выразить величие совершенства, — возразил наивный учитель музыки, — в больших потоках чистого звука.
— Чтобы понимать совершенство, следует его сперва достичь, а это невозможно. К тому же в результате мелодия получилась бы весьма однообразная, если не сказать чудовищная.
Тернер, сжимавший свою смятенную голову растопыренными пальцами, воскликнул:
— О-о! Боже упаси!
Внезапно он опомнился и с неприкрытой угрозой обернулся к Лемезурье, собравшемуся уходить.
— Новообращенный, значит? — Видно, Лемезурье задел его за живое. — Вы, с вашими разговорчиками, не такой уж и святоша! Если бы трущобы могли говорить… Видал я вас, и вовсе не в воскресной жилетке, вдобавок по уши в грязи! Гуляли с распутными девками, да еще трепались направо и налево! С ваших собственных слов, заключили сделку с практикующим безумцем и теперь отбываете в круиз по аду и обратно!
Тернер принялся хихикать и задорно подмигивать мальчику, внимавшему с открытым ртом.
— Если это был я и я был пьян, то ничего не помню. — Лемезурье презрительно наморщил нос. — Кроме того, что был пьян.
— Мы тут не одни с тобой грешники, верно, сынок? — жадно сглотнул подмигивающий Тернер.
Он ощутил необходимость привлечь на свою сторону мальчика. Двое всегда лучше одного.
— Я готов признать, что был пьян, — сказал Лемезурье.
— Это правда, — угрюмо кивнул мальчик, который наконец усвоил правила игры и теперь наслаждался роскошью принимать ту или иную сторону.
— Иногда это просто необходимо, — нахмурился Лемезурье.
— А-га! — взорвался Тернер. — Червям расскажите! Будто они не разбираются в жидкостях!
— Бывает такая засуха, Тернер, какой не доведется испытать ни одному тупоголовому червю, копошащемуся в земле. Его жизнь протекает в блаженном неведении. Худшее, что может случиться с вашим червем, — выползти на белый свет и оказаться раздавленным.
— Вы джентльмен, — проговорил Тернер, чеканя каждое слово, — и мне за вами не очень-то поспеть. Но кое-что я догоняю.
Лемезурье позволил себе ухмыльнуться.
— И за это я набью вам лицо! — заявил Тернер.
Он поднялся вместе с Гарри Робартсом, на несколько минут ставшим ему другом. Оба шумно задышали. Страсти так накалились, что заполнили всю комнату и казались делом первостепенной важности, перед которым померкло все. Однако Фосс их мигом остудил.
— Ваши личные разногласия меня не интересуют, — заявил он, — мне не важно, кто тут пьяница, кто безумец, кто предатель. Куда больше меня удручает собственное безрассудство: пытаясь воплотить свой великий замысел, я подобен тому червю, Фрэнк, что кусает себя за голову в глубинах земли. Вы оба, Тернер и Фрэнк, часть этого странного и вроде бы невыполнимого замысла. Меня тяготит, что я не могу от него отказаться, несмотря на все мыслимые и немыслимые трудности. Я просто не могу! А теперь покиньте эту комнату, которая принадлежит мне, если помните. Также не забывайте о том, что улица принадлежит всем жителям этого города. Когда мы увидимся снова, полагаю, вы уже смиритесь с недостатками друг друга, поскольку нам предстоит провести вместе весьма продолжительное время.
