Доктор поджал губы и шутливо ответил:
— Напротив, сил у вас прибавится.
— Если только это правда, — сказала она. — Потому что мне потребуется вся моя сила. Однако у некоторых есть привычка подстраивать правду под обстоятельства.
Потом она добавила:
— Думаю, правду я люблю больше всего. — Пауза. — Знаете, это не совсем правда. Нельзя быть правдивым до конца.
Все это время пиявки наполнялись кровью, пока не перестали дергать хвостами. Миссис Боннер буквально остолбенела и от слов, которых не понимала, и от вида головы медузы, которая их изрекала.
Лора Тревельян воскликнула:
— О, Иисусе, только теперь я понимаю твои страдания!
Доктор нахмурился не из-за того, что вывод пациентки граничил с богохульством, а потому, что был человеком сугубо мирским. Хотя он и посещал церковь, как в силу профессионального долга, так и в угоду своей довольно светской жене, выражение веры вне рамок упорядоченного служения шокировало и даже пугало этого состоявшегося мужчину.
— Видите, — шепнул он миссис Боннер, — как раздулись пиявки?
— Я предпочитаю не смотреть, — ответила она и содрогнулась.
Голова Лоры — казалось, все, что от нее осталось, теперь сосредоточено в голове, — боролась с простотой великой идеи.
Открыв глаза, она проговорила:
— До чего важно понимать три стадии! Из Бога — в человека. Потом человек. И возвращение человека к Богу. Не думаете ли вы, доктор, что иные верования священник объясняет вам в детстве, и вы их понимаете лишь в теории, пока внезапно, почти вопреки разуму, они не становятся вам ясны? Здесь, в этой комнате, где мне знакомы все углы, я все поняла!
Доктор приготовился ответить твердо, но с облегчением увидел, что ответа не требуется.
— О господи! — вскричала она, задыхаясь. — Это так просто!
За шторами палило солнце, и постель молодой женщины горела схожим светом.
— Вот только, — проговорила она, кривя губы с иронией, которая усиливала ее сострадание и заставляла выговориться до конца, — вот только человек слишком скверен, слишком низок, жаден, завистлив, упрям, невежественен. Кто полюбит его, когда я уйду? Я могу лишь молиться, чтобы его полюбил Бог. О господи, да! — взмолилась она. — Ведь теперь он познал смирение…
Пиявки столь жадно присосались к голубым венам больной женщины, что доктору Килвиннингу пришлось буквально отдирать их своими пухлыми, сильными руками.
— Вам ясно, доктор? — спросила она.
— Чего? — пробормотал он.
В данной ситуации он чувствовал себя крайне нелепо.
— Когда человек обрел истинное смирение, когда понял, что он не Бог, вот тогда человек ближе всего к тому, чтобы стать таковым! В конце он может вознестись на небеса.
К этому времени манжеты доктора Килвиннинга приняли помятый вид, сюртук пошел складками. Перед уходом он сказал вполне искренне:
— В данном случае медицина практически бессильна. Полагаю, мисс Тревельян не помешает поговорить со священником.
Однако стоило поднять этот вопрос, как Лора Тревельян рассмеялась.
— Дорогая тетя, — воскликнула она, — вы все время предлагаете мне суп, а теперь еще и священника!
— Мы всего лишь подумали… — смутилась тетушка Эмили, — мы желаем тебе только добра!
Это было совершенно несправедливо. Вечно все на нее набрасывались, даже если идеи принадлежали вовсе не ей.
На некоторое время Лора Тревельян утешилась то ли благодаря какой-то своей иллюзии, то ли пиявкам, как надеялся ее дядюшка вопреки свойственному ему скептицизму. Так или иначе, днем она отдыхала, и когда подул бриз, как бывало всегда ближе к четырем часам, и соленый воздух смешался с ароматом остывающих роз, она заметила слабым голосом:
— Мерси уже приехала. Они вынимают ее из экипажа. Надеюсь, там нет ос и она сможет вволю играть под деревьями. Как бы мне хотелось полежать, хотя бы недолго, в той длинной прохладной траве!
Внезапно Лора обратила на тетушку пронзительный взгляд.
— Мерси уехала?
— Таково было твое желание, — ответила тетушка Эмми, облизывая губы и сминая носовой платок.
— Я рада, — сказала Лора. — Теперь я спокойна.
Миссис Боннер всерьез задумалась, не сильнее ли она своей племянницы.
* * *
Фосс пытался считать дни, но даже самые простые подсчеты разбухали до вселенских масштабов, столь огромных, что забивали ему рот подобно рассыпчатой картофелине, разумеется, холодной и которую к тому же невозможно ни прожевать, ни проглотить.
— Гарри? Wie lang sind wir schon hier?
[40] Сколько дней? Нужно поймать лошадей, иначе сгнием прямо тут.
Словно гниения можно было избежать, если станешь двигаться.
— Мы гнием при жизни, — вздохнул Фосс.
Милость Божья заключается лишь в скорости, с которой происходит процесс распада, и в прелестных цветах разложения, дозволенных иным душам. Ибо в конечном итоге все имеет плоть, а душа имеет форму эллипса.
В те дни много кто входил в шалаш. Черные переступали через тело белого мальчика и стояли, глядя на мужчину. Однажды, в присутствии других членов племени, черный старик — сторож или близкий друг — положил в рот белого человека личинку жука. Он сделал это с необычайной торжественностью.
Белый человек ощутил легкое прикосновение мягкой белой плоти и яркий вкус, напоминающий миндаль, форма которого тоже эллипс. Он помял подношение языком, готовясь проглотить, и вдруг мягкая плоть превратилась в облатку из его отрочества, впитавшую в горячем рту всю юношескую испорченность, и никак не желала быть проглоченной. Как и тогда, он испугался, что преступную облатку обнаружат, заметят подле него на полу, оскверненную и недожеванную.
Впрочем, со временем ему все-таки удалось проглотить личинку.
Суровые черные привыкли к присутствию белого человека. Того, кто появился вместе со Змеем и сам мог иметь сверхъестественное происхождение, следовало уважать и даже любить. Любовью можно откупиться от опасности, хотя бы ненадолго. Они водили своих детей посмотреть на белого человека, который лежал с закрытыми глазами, и чьи веки были бледно-золотистого цвета, словно кожа на брюхе небесного змея.
В приятном готическом мраке, где временами бродил белый человек, с трудом пробираясь по холодным плиткам под небесами из золотой фольги и сизой плесени, поднимались ароматы густых благовоний и благоговейных лилий. Еще там наверняка лежали кости святых, рассуждал он, которые источали аромат святости. Впрочем, один из ароматов принадлежал вонючей лилии или же сомнительному святому. И вскоре начал перекрывать все другие запахи.
