Если она и была особой с завышенным самомнением, то еще не зашла столь далеко, чтобы этого не признавать. Но признавать не значит исправиться. Ее одолевали всевозможные мрачные слабости, грозившие перерасти в навязчивые идеи. Раз я человек пропащий, то кто вообще спасется, вопрошала она в порыве эгоизма. Ей очень хотелось пострадать за чужие грехи. Поэтому, столкнувшись с подобной необходимостью и отвергнув молитву как средство, с точки зрения разума неоправданное, поступиться самомнением Лора не смогла, по крайней мере не сразу. Разглядывая себя в зеркале и безжалостно кусая красивые губы, она проговорила: «Безусловно, я обладаю силой, если только не принимаю за силу самомнение. Или, может быть, это воля?..»
Однажды утром, пока шторы еще удерживали солнце за пределами комнаты, Лора Тревельян сомкнула губы и решила эту волю проявить, предприняв первые шаги на пути самоуничижения. Поскольку проснулась девушка рано и размышлениям предавалась давно, к тому времени, как в комнату вошла Роуз, ее уже трясло от напряжения.
Лора наблюдала за крепкими руками горничной, резко распахнувшими шторы. Комната обрела привычный вид, на раковине появился кувшин с водой, несколько упавших вещиц вернулись на положенные им места, и женщина сказала:
— Вы не спали, мисс.
— Я и сама не знаю, спала я или нет, — ответила Лора. — Откуда тебе это знать, Роуз?
— Просто знаю, и все. Так бывает.
— Ты говоришь загадками, — рассмеялась девушка и тут же задумалась, как обойти полосу препятствий в виде интуиции своей горничной.
— Я — женщина простая, — заметила Роуз.
Лора отвернулась от слепящего желтого света.
— Я не знаю, какая ты, Роуз. Ты никогда мне этого не показываешь.
— Ах, мисс, вы играете на моем невежестве.
— В каком смысле?
— Разве я смогу это показать? Образования-то у меня нет. Я просто женщина.
Лора Тревельян быстро встала с кровати. Ей хотелось открыть комод и заглянуть внутрь. Такое разумное действие и вид неодушевленных предметов, несомненно, ее успокоили бы. Однако важные решения не даются легко. Поэтому девушка, наоборот, посмотрела на Роуз и ее дрожащую губу. В минуты душевного смятения или замешательства губа открывалась как свежая рана. Стоя в центре толстого ковра и глядя друг на друга, юная хозяйка и горничная обе почувствовали себя уязвимыми и нагими. В случае Лоры, конечно, об этом не было и речи, потому что ночная рубашка прикрывала ее вполне надежно.
— Оденьтесь, мисс, — сказала Роуз, ловко набрасывая на нее халат. — По утрам пока свежо.
Женщины едва коснулись друг друга.
— Вовсе нет, — поежилась Лора Тревельян, у которой любая близость, будь то телесная или духовная, вызывала опасения.
Девушка прошла через комнату, расчесывая спутавшиеся за ночь волосы.
— Роуз, — проговорила она, — ты теперь должна беречься. Никаких чрезмерных нагрузок — к примеру, не поднимай тяжести, не бегай по лестницам.
Девушке стало стыдно за неуклюжесть и неприглядность собственных слов, потом за их холодность, но пользоваться ими иначе она не умела. Поэтому никакого действия ее напутствия не возымели.
— Ты не должна себе вредить, — закончила она совсем уже нелепо.
Роуз шумно задышала, переваривая услышанное.
— Вредить не буду, — сказала она наконец. — В свое время бывало и похуже. Гораздо хуже.
На освобождение она, похоже, не рассчитывала.
— Я буду сопротивляться любым попыткам заставить страдать меня или других! — заявила Лора, для которой это казалось абстракцией, целиком и полностью зависящей от силы воли.
Необычность ситуации вынудила ее мыслить вслух, не обращаясь ни к кому конкретному. Лора Тревельян только недавно приняла решение возлюбить душу ближнего, и ее собственная открывалась с большим трудом.
— Страдать я не собиралась, — возразила Роуз Поршен. — Я была юной девушкой, служила в большом доме. Под началом женщины такой достойной, что только поискать. Жилось мне счастливо, и весной, когда расцветали сады, красота была удивительная, мисс. Прямо-таки загляденье. Это меня и сгубило, наверное. Слишком я была доверчива, слишком многого ждала. Ну, дело прошлое. Я любила своего малыша и страдать бы ему ни за что не позволила. Никто меня не понял. Говорили, на такое способно лишь чудовище, и все решили, что я еще легко отделалась — пожизненная ссылка. Вот только они не носили под сердцем моего мальчика, не думали о нем ночи напролет. Так оно и вышло. Я не должна была страдать ни тогда, ни теперь, как вы сейчас говорили. Но страдание приходит исподволь. И в разных обличьях. Вам его не узнать, мисс. Сами увидите.
Выполнив свои непосредственные обязанности, коренастая женщина покинула комнату Лоры Тревельян. Девушку, несомненно, тронула история Роуз, однако еще больше встревожили опасности, которые ей теперь виделись.
Поэтому, когда тетушка Эмми в последующие дни расхаживала по дому и вопрошала, что делать с Роуз, ее племянница не знала, что и порекомендовать.
— Никакого от тебя толку, Лора! — сетовала миссис Боннер. — Хотя обычно ты весьма находчива и полна идей. Помощи от мистера Боннера тоже ждать не приходится, он слишком удручен своим немцем. Не одно, так другое! Признаться, я совершенно не в себе.
— Мы подумаем, тетя, — отвечала Лора, бледнея.
Мысль, которая должна была ее вдохновлять, наоборот, сковывала воображение.
Лора становится тяжела на подъем, отметила тетушка Эмми, добавив к своим тревогам еще одну.
Нужное лекарство нашлось неожиданно — простое, но эффективное, по крайней мере для хозяйки дома — ведь для миссис Боннер исцелиться самой означало исцелить и своих пациентов. Она устроит званый вечер! Это поднимет всем настроение, успокоит нервы, в том числе и потрепанные немецкие нервы. Миссис Боннер обожала праздники. Ей нравилось, как праздничное настроение передается даже пламени свечей. Ей нравилось все красивенькое и яркое; остатки волшебства несли в себе даже печальная кожура фруктов, осадок на дне бокалов и прочие следы застолья. Миссис Боннер пьянела и от предвкушения празднества, и от воспоминания о нем — разумеется, образно выражаясь, потому как к крепким напиткам не притрагивалась, разве что по особым случаям позволяла себе немного шампанского, или бокал восхитительного пунша с капелькой бренди жарким вечером, или глоточек превосходной мадеры, либо вина из одуванчиков за компанию с утренним гостем.
— Мистер Боннер, — серьезно проговорила она, для большей убедительности склонив голову набок, — вы ведь понимаете, что до отъезда мистера Фосса и его друзей осталась всего неделя! И будет вполне уместно, если вы, на правах мецената, и мы, ваша семья, как-нибудь это событие отпразднуем. Я тут подумала…
— Чего?! — воскликнул ее супруг. — Этот немец мне вообще не интересен кроме как в качестве главы экспедиции! Давайте не будем все усложнять, мне и без того неприятно. Было бы лицемерием устраивать вокруг него лишнюю суету, не говоря уже о расходах.
