Неприятие прошлого вывело его из себя, и он взглянул в лицо той девушке, чьи руки некогда раздирали в клочья плоть камелий. На миг их сущности снова вступили в поединок, и он испытал мрачное наслаждение от того, что отклонил предложенные ею молитвы.
Лора Тревельян сидела на лошади, преисполненная скорее бесстрастной гордости, нежели смирения, которого надеялась достигнуть.
«Холодная девушка с крутым нравом, — подумал Фосс, — пожалуй, я мог бы ее полюбить».
Менее подверженный предрассудкам солнечный свет ее точно любил.
Лоре Тревельян пришлось отвернуться то ли от ослепительного сияния, от которого рябило в глазах, то ли от пристального взгляда немца, заполнявшего все поле зрения. В конце концов, я слишком слаба, чтобы терпеть такую пытку, читалось у нее в глазах.
Немец тоже отвернулся, потеряв интерес.
Именно в этот момент толпа расступилась, пропуская черное лакированное ландо, облеченное всеми признаками власти. Богатое убранство впечатлило даже самых неустрашимых радикалов. При виде золотых эполетов и алевшего на солнце мундира зеваки мигом пооткрывали рты. Иные сочли, что прибыл сам губернатор, но люди знающие отнеслись к подобному невежеству с презрением, потому как лицо официальное не станет разъезжать без эскорта.
Те, кто знал больше других, кто был вхож в дом или чей кузен однажды побывал на званом приеме у генерал-губернатора, утверждали, что его превосходительство слег с простудою и вместо себя отправил на проводы экспедиции полковника Фэншо.
Собственно, так оно и было: полковник приехал вместе с безымянным лейтенантиком — обладателем безупречного происхождения и розовой кожи, из каждой поры которой буквально сочились извинения. В отличие от него полковник был человеком самоуверенным, закостенелым во взглядах и худым как щепка. Он подождал, пока к нему подведут немца, и, поскольку так велел долг, держался с исключительным достоинством. Его собственные чувства скрывали бакенбарды — пожалуй, не слишком успешно; словом, вел себя как истый англичанин.
— Его высокопревосходительство генерал-губернатор желает мистеру Фоссу и членам экспедиции попутного ветра и благополучного возвращения, — объявил полковник практически без малейшего участия мышц изможденного лица, обтянутого багровой кожей там, где его не прикрывала пышная растительность.
И протянул немцу костлявую руку в перчатке.
Полковник Фэншо сказал и много других вещей. В самом деле, когда толпа подалась назад, он держал заготовленную речь о Боге, о земле, о флаге, о юной, но уже прославленной королеве Виктории. Его словам придавали необходимый вес многочисленные влиятельные лица колонии, окружившие полковника. Среди них было, к примеру, по меньшей мере трое членов Законодательного собрания, епископ, судья, армейские офицеры, не говоря уже о меценатах и гражданах, чье богатство понемногу способствовало их выходу в люди, несмотря на неуклюжее обращение с ножом и вилкой. Важные головы обнажались, несгибаемые шеи склонялись и выражали смиренную внимательность. Зрелище выдалось великолепное и, сверх ожидания, трогательное. Разодетые в сукно и лен фигуры, обладатели наилучшей британской плоти и крови и при них подобные воздушным шарикам души, данные щедрой Жизнью лишь во временное пользование, внезапно обратились в схематичные деревянные фигурки на фоне синевы бухты, раскидистых туземных деревьев и обхватившего их всех неба. По этой причине мистер Фосс, немец, воспринимал все разглагольствования о земле, флаге и прославленной королеве как поток иностранной речи, найдя прибежище в своей чуждости, чтобы защититься от смысла сказанного, и смотрел крайне скептично. Ему пришлось отвести взгляд от людских лиц и обратить его в небеса. Любое иное поведение было бы лицемерием, однако с другой стороны, кроме него больше никто из присутствующих не имел столь же полного права стремиться к этой бесконечной синеве.
Когда полковник Фэншо довел свою речь до предела высокопарности, и королева была спасена с песнями и подбрасыванием шляп в воздух, и юный розовый лейтенантик, которого звали Чарли Тэтхем, вспомнил Том Рэдклиф, неловко отсалютовал шпагой, мистер Фосс стряхнул оцепенение и в своей обычной церемонной манере представил посланнику его высокопревосходительства мистера Пэлфримена и Фрэнка Лемезурье, стоявших с ним рядом, мистера Боннера и других меценатов экспедиции — точнее, последние представились сами, поскольку имели привычку ужинать, а порой и напиваться в компании полковника.
Потом заржала лошадь, уронила кучку душистого навоза, и жизнь вернулась на круги своя.
Публика вновь пришла в движение, изо всех сил пытаясь вырвать главу экспедиции из рук друг у друга, и тогда мистер Боннер понял, что окончательно теряет свою игрушку, и надулся. Ему казалось, что никто не воздает должного его щедрости, с которой все началось и без которой нынешнее торжество не состоялось бы вообще.
— Что ж, Боннер, — заметил полковник, сочтя уместным проявить определенную долю неформальной веселости в общении с колонистами, в ряды которых его на время забросила судьба, — теперь от обычных смертных вроде нас с вами мало что зависит. Все в руках Всевышнего и ветра.
— Ах да, ветер, — протянул мистер Боннер, мрачно поглядывая на небо, — если нужно надуть паруса, ветер не торопится! В ожидании попутного ветра мы будем топтаться здесь до завтрашней ночи. Вот так-то!
Полковник, который не собирался оставаться и пяти минут после завершения церемонии, изобразил свою версию веселой улыбки.
— Тогда все зависит от воли Всевышнего, верно, Боннер?
И окликнул лейтенанта, чтобы тот велел подать экипаж, намереваясь немедля покинуть проклятое сборище и отправиться наконец обедать. Выполнив долг, сев нога на ногу и захлопнув дверку ландо, полковник обозрел окрестности с сознанием полного превосходства своего класса и звания, коих не смог бы отрицать даже сам Всевышний.
Потом его увезли и почти все, особенно мистер Боннер, вздохнули с облегчением. Почувствовав себя свободным от любых обязательств, коммерсант захотел кое-кого наказать, что и сделал в своей обычной манере.
— Дань уважения мы отдали, — решил он, — и оставаться далее незачем. Полагаю, мы можем уехать не прощаясь.
— Папа, как же так?! — вскричала Белла.
— Я прокачусь до магазина. Хотя Пэйлторп, несомненно, человек достойный, он до последнего своего вздоха не научится принимать собственные решения.
— Папа, а как же корабль? — взмолилась Белла как маленькая девочка. — Мы не увидим, как он отплывает!
К черту корабль, едва не сказал мистер Боннер.
— Вы, мистер Рэдклиф, сопроводите леди домой, где их уже дожидается миссис Боннер.
В силу своего положения лейтенант все еще был вынужден демонстрировать образцовое поведение, поэтому ответил:
— Да, сэр.
— Тогда хотя бы пожмем руку мистеру Фоссу, — продолжала настаивать Белла, — ведь он наш друг, нравится он вам или нет! Папочка, ты же знаешь, что так положено! Лора!
