С глубочайшим уважением,
ваш Иоганн Ульрих Фосс».
На следующее утро, когда дружественные фонари трогательно раскачивались в темноте среди росы, а нагие голоса раздавали прощальные советы, экспедиция двинулась к северу, намереваясь пересечь Новую Англию. Время года располагало к путешествиям, земля все еще оставалась необычайно зеленой, чуть сероватой или даже голубоватой — может быть, от дыма, может быть, из-за расстояния. То были яркие, звенящие дни, которые ни у холеных лошадей, ни у бредущего позади скота, ни даже у мулов на узких копытцах не вызывали пока ни малейших причин для сожалений. Люди громко перекликались друг с другом, и голоса их упруго хлестали по синему воздуху, или же они ехали молча, улыбаясь сами себе, подремывая на хорошо смазанных седлах под желтым солнцем, и медленно пробирались гуртом или же гуськом по открытой равнине через буш. На данном этапе путешествия все просто обожали друг друга. В таком сиянии света и быть не могло иначе. Ликующе пели даже самые стремена, преисполненные больших надежд.
По мере продвижения отряда подходили поселенцы, чтобы предложить какую-нибудь помощь или, если они слишком робели, чтобы просто побродить неподалеку, проявляя почтительный интерес. Главной целью всех этих людей было хотя бы мельком увидеть иностранца, с которым, разумеется, даже самые смелые не решались заговаривать, опасаясь особенностей его речи. Как бы старательно он ни имитировал их язык, поселенцы предпочитали обращаться к рядовым членам экспедиции, довольствуясь одним фактом его присутствия. Сам иностранец оставался равнодушным. Он сидел на лошади и думал о своих личных делах, время от времени властно оглядывая пейзаж поверх голов, словно овладевая им взглядом. В его глазах горы и долины замирали в ожидании или же покорно откликались шуршанием листьев и травы на приход своего жениха, солнца, пока все вокруг не заливало жидкое золото полного единения.
К недавно зародившимся отношениям Фосс предъявлял многочисленные и поистине всепоглощающие требования, и все же, несмотря на избыток чувственности, это было время огромного счастья для него и, как следствие, необъяснимого счастья для всех остальных.
Семь
С отбытием экспедиции источник раздражения мистера Боннера исчез. Теперь, когда она отошла в прошлое и, соответственно, перестала требовать его личного вовлечения, он мог сполна наслаждаться ее высокой целью. Для таких, как мистер Боннер, жизнь вовсе не является частью истории, ведь жизнь — это нечто глубоко личное, а история — нет. Поэтому торговец вернулся к привычным радостям личной жизни вроде дома и семьи, к торговле и заботам об имуществе, и также к своему вполне солидному банковскому счету. Если покупатели или друзья изредка упоминали про исследование новых земель, в котором мистер Боннер принял, можно сказать, непосредственное участие, он лишь улыбался с видом настолько таинственным, насколько мог изобразить этот здоровый и своенравный материалист, и важно разглагольствовал, позвякивая мелочью в карманах, об историческом значении подобного предприятия. Слава богу, напрямую это больше его не касалось. Экспедиция Фосса была ему теперь не ближе, чем Крестовые походы. Вне всякого сомнения, он подписался бы и на Крестовый поход, как продолжал бы, если потребуется, поддерживать и эту экспедицию, только исключительно финансами, а вовсе не душевными страданиями. Несмотря на постоянную готовность к содействию в спасении души ближнего, он весьма ценил комфорт своей собственной.
Комфорт материальный, который любители спокойной жизни легко смешивают с духовным, пронизывал все жилище торговца тканями. Каменный дом стоял, как ни в чем не бывало. Особым великолепием он не отличался, зато прекрасно подходил для жизни и порой производил впечатление оригинальности, несмотря, к примеру, на переизбыток чопорных лавровых кустов с глянцевитыми листьями и камелий, которые дядюшка посадил по приезде в колонию. В случае с местной флорой английское садоводство как наука потерпело полное фиаско — изгнать туземный дух так и не удалось. Побеги и всходы растений-аборигенов вторгались в стройные ряды заморских гостей, эвкалипты всех видов наполняли воздух таинственными жаркими ароматами и выразительной тишиной; как ни странно, дающие прекрасную тень деревья отвлекали взоры от цветочного буйства клумб. Более того, лирические нотки постоянно проникали в горлышки голубок, и иногда в саду появлялись юные леди, чтобы попробовать поспевающую клубнику, позаниматься рукоделием в решетчатой беседке или поиграть в крокет с офицерами, но все это происходило позже, далеко за полдень, когда воротца уже отбрасывали длинные тени на посвежевшую траву.
Как подметили досужие наблюдатели, сад Боннеров был естественной средой для юных леди, особенно для племянницы коммерсанта, по своей природе более склонной к уединению и любившей возиться с цветами (разумеется, в подобающей леди манере), когда позволяла погода. По утрам и вечерам ее там видели часто: она срезала весенние розы и складывала в длинную открытую корзину, которую носила за ней горничная. Та сопровождала ее почти неотлучно. Говорили, что мисс Тревельян требует от нее множество мелких, нередко вздорных услуг, что и неудивительно для столь юной и заносчивой особы.
Мисс Тревельян разительно отличалась от мисс Беллы. В те душные дни, когда надеяться на перемену погоды не приходилось, мисс Белла испускала громкие стоны, обмахивалась веером и убирала волосы назад, чтобы освободиться от их веса, но не помогало ничего, как видели люди по другую сторону садовой стены, — бедняжка мисс Белла буквально плавилась от жары, подобно золотому слитку. Если же после обеда наконец налетали серые порывистые ветры, мисс Белла подхватывала юбки, и бежала сломя голову, и пила свежий воздух всем телом, и даже кричала, пока мать или кузина не убеждали ее успокоиться. Да, определенно, мисс Белла была полна жизни.
Так садовая жизнь вливалась в мысли прохожих. Трепет муслина и шелест крон не давали покоя самым любопытным. Неясные голоса преследовали их по всему городу, и почти всегда это были голоса юных леди, предававшихся тем занятиям, за которыми они проводят все свои дни.
— Ах, боже мой, я бы взялась за письмо, — говорила Белла, — если бы уже не написала решительно всем!
И действительно, она успела написать всем своим знакомым и подругам и получить массу на редкость содержательных ответов.
— Даже не знаю, кому могла бы написать я, — отвечала в таких случаях Лора.
Девушки сидели в решетчатой беседке, увитой ароматными гроздьями цветущей глицинии.
— Да кому угодно! — воскликнула Белла. — Ведь есть Чэтти Уилсон, и Люси Кокс, и Нелли Макморрен. И все остальные!
— Или смогла бы я найти достаточно интересную тему для письма…
— Это не обязательно, — заявила Белла. — Просто берешь и пишешь.
Время было скучное, хотя после обеда его немного скрашивало общество Тома.
— Папенька удивляется, что от экспедиции до сих пор нет вестей, — стрекотала Белла, лишь бы не молчать. — Конечно, рассчитывать на любезность мистера Фосса не приходится, но папа надеялся, что хотя бы мистер Сандерсон будет держать его в курсе дел — по крайней мере, на первом этапе путешествия.
