— Знаете, Фосс, не хочу лезть в чужие дела, но вот что я скажу: пока вы тут медлите, лучшее время для путешествий проходит мимо.
— Да-да, — откликнулся Фосс, постукивая по странице бумажным щитом, который держал в чистых длинных костлявых пальцах, и нахмурился. — Через два-три дня мы будем готовы отправиться. Мне нужно написать отчет, — добавил он.
— Я вовсе не хочу сказать, что вы мне мешаете, — заверил хозяин и едва не расчувствовался, ведь временами он готов был испытывать теплые чувства решительно ко всем, включая своего странного гостя, которого не понимал, подозревал и порой даже не любил.
Злопамятность Бойлу была чужда. При его любвеобильности нет ничего лучше близкого компаньона, с которым можно сидеть на одной куче навоза и переговариваться.
— Поймите, старина, — сказал он, похлопав немца по колену.
Фосс скривился: через дверной проем ворвался порыв ветра и обсыпал пылью чистую бумагу, вдобавок закатное солнце его ослепило.
— Я не намерен причинять вам неудобства дольше пары дней, — проговорил он.
Повторив свое обещание во второй раз, он понял, что поставил на кон все. Таким образом, винить за собственные человеческие слабости ему было некого. Он прильнул к ее длинным, холодным, блестящим косам и почувствовал, что они его душат.
— Весьма разумно, — заметил Бойл. — К тому времени и Торндайк должен появиться. Только что пришел туземец из Кубанонга. Торндайк уже там. Если для вас что-нибудь есть — ну, какие-нибудь там запоздалые пожелания, Торндайк их доставит.
— Кто он такой, этот Торндайк? — спросил немец, хотя по большому счету ему было все равно.
— Трудно сказать. Торндайк — обычный человек. Ходит повсюду. Работает то там, то здесь. Сам по себе вроде бы и никто, зато бывает полезен. Почту, к примеру, приносит.
Немец умилился простоте светло-бурого пейзажа, и ему мгновенно стало ясно все. На переднем плане плоть мертвых деревьев, возродившихся благодаря отсутствию ненависти, светилась розовым. Любая жизнь зависит от тонких губ света на краю горизонта, сжатых и в то же время дышащих.
— Тогда все в порядке, и, дождавшись Торндайка, я сразу уеду.
Вряд ли вопрос подобной важности когда-либо решался столь категорически в результате на первый взгляд незначительного события.
— К чему так торопиться? — рассмеялся Бойл, начав подозревать, что его особенным другом движут и скрытые мотивы.
— Сожалеть об утраченном времени вполне естественно, — пожал плечами Фосс и отстранился. — Как и наверстывать упущенное.
Объяснять он ничего не стал, поглощенный новым открытием: каждый видимый объект создан для любви, и даже камни представляются в глазах пыли более гладкими, чем они есть на самом деле.
Когда темнота снизошла на мир, опустевший для полного ее приятия, немец начал дрожать в холодном поту, вследствие чего при виде чернокожей женщины, которая принесла неизменную обугленную баранью ногу на ужин, объявил пораженному хозяину:
— Вряд ли я сегодня буду есть. Со мной случилось расстройство кишечника.
От дальнейших объяснений он воздержался, сославшись на языковые трудности.
Битый час или даже больше он расхаживал взад-вперед, останавливаясь лишь для того, чтобы погладить местных собак. Звери быстро почуяли, что ему необходимо кого-нибудь приласкать, и действительно немца буквально трясло от нежности.
До какой же степени он ослабеет? Фосс сам себе удивлялся, боялся и, наконец, вознегодовал.
Пока они ждали Торндайка, странные луны продолжали подниматься над Джилдрой, и даже днем в небе виднелся закрытый глаз, обозначавший присутствие ночного светила. Фосс непрестанно кусал усы и потрескавшиеся губы. Наступили дни жажды, земля пошла трещинами, несмотря на вроде бы отличный дождь, который прошел не так давно. Немец подходил к бурдюку с водой и пил кружками теплую, отдающую парусиной воду, потом плескавшуюся у него в животе. Он уже чувствовал себя больным. Колени гудели, отмеряя оставшееся время.
И вот ранним утром Фосс внезапно принялся отдавать распоряжения.
— Я хочу, чтобы весь скот, включая коз и овец, которых мы возьмем с собой, собрали и перегнали в окрестности фермы, — объявил он Бойлу. — Дугалд и Джеки отправятся с Тернером и мальчишкой. Ральф, — обратился он к молодому скотоводу, — вы возьмете на себя руководство ими. Завтра мы выступаем.
— Стало быть, ждать Торндайка вы не собираетесь? — спросил Бойл.
— Почему же? — откликнулся Фосс. — Тут все и так ясно: он придет к вечеру.
Бойла подобная уверенность развеселила.
— Это вам сигнальные костры сообщили? — лениво осведомился он.
— Мистер Джадд! — позвал Фосс, выходя в томное утро, чей воздух был юным и гладким как шелк. — Тщательно пересчитайте все ружья, инструменты, приборы и so weiter
[13] и проследите, чтобы мы ничего не забыли. Вы с Фрэнком также позаботьтесь о том, чтобы лошадей и мулов привели и на ночь хорошенько стреножили.
Вскоре залаяли собаки, засмеялись дети, по голой земле Джилдры завились клубы пыли. Гарри Робартс достаточно осмелел, чтобы вонзать шпоры в бока лошади, и та мигом прыгала с места, выписывая гордые и важные фигуры. Сам Гарри стал стройнее: так на него подействовала дальняя дорога. Более того, его пустые глаза заполнились необъятными просторами. Они овладели им, но при этом ускользали от понимания самого Гарри; как и прежде, он чувствовал себя совершенно потерянным, и так, видимо, останется навсегда.
Впрочем, сейчас Гарри и другие участники экспедиции ехали вперед. Их цель была в движении.
Джадд взялся за дело не мешкая, направившись уверенным шагом квартирмейстера к снаряжению, за которое отвечал. Фрэнк Лемезурье между тем заприметил мулов и лошадей, машущих хвостами в тенечке неподалеку. Позже он отправился за ними в сместившуюся тень и вернул взмахами кнута; земля дрожала от стука копыт, когда они неслись к равнине возле фермы, потом животные резко остановились, едва не попадав на колени. К тому времени небо успело окраситься в ярко-синий цвет.
По самой жаре, после того как остальные ушли, Джадд методично занимался своим делом. У него был мятый клочок бумаги, на котором он что-то помечал. Во рту Джадда торчал огрызок карандаша. Большой палец на руке, некогда сильно ушибленный кувалдой, вместо ногтя покрылся толстой и желтой роговой пластинкой. Выполняя возложенные на него обязанности, бывший каторжник испытывал истинную гордость, проистекавшую из уважения к тому, чем он занимается, — к предметам из железа, дерева или стекла, имевшими в земной жизни столь великое значение. Хороший топор или нож он обожал и смазывал или точил с самой нежной заботой. Что же касается навигационных приборов, мистицизм чисел, от которых они неотделимы, наполнял его еще большим благоговением. Указывающие в недостижимую даль трепетные стрелки казались ему нежнее листочков папоротника. Все, что представляло важность и тайну, виделось Джадду в окружении зарослей папоротника — как оставшийся далеко позади родник на его собственном участке.
