Это было не лишено смысла, и Пэлфримен устыдился.
Вскоре те, кто имел молитвенники, достали их и попытались читать среди благоухания дикого жасмина, которое нежно подавляло исполнение долга, а яркое оперение попугаев отвлекало людей даже от самых упорных молитв. Тернер без утайки строгал палку и рассуждал, что ром подкрепляет силы гораздо лучше. Джадд пошел прочь.
— Эй, старина! — тут же окликнул его Тернер. — А что скажет твоя мамочка? Служба-то идет.
— У меня дела, — пробормотал Джадд. — Нужно с бараном закончить.
— Давай помогу, — предложил Тернер.
Каторжник предложению ничуть не обрадовался и ушел, шаркая и бормоча себе под нос.
— Незачем, — буркнул он. — У меня свой рецепт, к полудню закончу.
Ральф Ангус поднял глаза от скучной книги, и рот его наполнился слюной предвкушения.
Вскоре благословенные кусты скрыли Джадда от посторонних взглядов. Тот, кто умеет выжимать смысл из строки, водя по ней ногтем, всегда спешит убраться подальше от истинных посвященных, когда те берутся за свои книги. Все обрывки знаний, которыми он себя наполнил, все куски жизненного опыта, которых он наглотался, перед лицом великой тайны слов низводились до уровня постыдных делишек. Слова вовсе не слуги жизни, наоборот, жизнь — рабыня слов. Черный шрифт на страницах чужих книг обратился в полчище победоносных муравьев, похитившее самоуважение Джадда. Тем утром он брел прочь через буш, понемногу утешаясь видом зелени и тишиной.
Потом к нему вернулась радость. Ему хотелось бы ее выразить, но он не умел. Вместо этого он позволял гладким листочкам падать на его щетинистое лицо и не шевелился. Таким образом он возносил хвалу Господу. На время душа возвратилась в тело, из которого ее некогда изгнали кнутами, и он стоял, оглядывая подлесок вдохновенным взором.
Когда Гарри Робартс обнаружил Джадда, тот уже трудился над бараньей тушей, проклиная мух.
— Фу-у-у! — вскричал парнишка с отвращением.
— Гарри, это всего лишь черви, — сказал Джадд.
— А как же наш обед?
— Никуда он не денется, я ведь обещал.
— Вместе с червями?
— Червей можно стряхнуть, — ответил Джадд.
Этим, собственно, он и занимался.
— Гадость! — возмутился парнишка.
На влажной жаре мясо приобрело зеленоватый оттенок.
— Погоди и увидишь сам, — терпеливо проговорил каторжник. — Ты будешь приятно удивлен. Если не съешь свою порцию, я съем свою шляпу.
Однако Гарри был безутешен.
— Меня сейчас стошнит! — пожаловался он.
— Не все такие нежные, — ответил Джадд. — Вот что, Гарри, не стоит об этом рассказывать остальным.
Нарушить слово мальчику помешали дальнейшие события.
В лагерь пришли черные: сперва между деревьями зазвучали робкие голоса, потом появились и их обладатели.
— Вы только поглядите на этих грязных поганцев! — вскричал Ральф Ангус, чьи физические и внешние данные не позволяли ему считать за людей никого, кроме себя любимого.
— Мы еще не научились их понимать, — заметил Лемезурье.
Со временем сомнения и открытия молодого человека вполне могли вывести его на путь к мудрости.
— Фрэнк, ты явно не в себе! — воскликнул Ангус со смехом.
Ему не терпелось выгнать жалких похитителей скота из лагеря.
Черные наблюдали. Иным из них сосредоточенная неподвижность придавала благородства, на истощенных лицах застыло ожидание. Кое-кто, особенно старики, выглядели так, словно вывалялись в пыли — у них была пыльная, серо-черная кожа как у ящериц. У нескольких женщин волосы на голове были выжжены. На других частях тела, кои принято укрывать, женщины не имели волос вовсе — их они выщипывали. Как ни странно, эта порочная невинность подчеркивала скромность тех, кто подвергся такой процедуре. Скрывать им было решительно нечего.
Само собой, Тернер разразился безудержным хохотом и завопил:
— Ну что, мистер Лемезурье, потягаемся? — Не дождавшись ответа, он прибавил: — Или вам девки не по вкусу?
В довершение ко всему он взял сковородку, которую прихватил еще прошлой ночью, и вручил ее туземцу повнушительнее.
— Ты продать жена! — потребовал он. — Я купить. Только красивую. Горелую мне не надо!
Всем стало противно от выходки Тернера и от присутствия черных, которые так его раззадорили.
Сами черные тоже испытали отвращение к его недвусмысленным жестам. Мужчины зашипели, сковородка полетела в сторону.
Услышав шум потасовки, проклятия Тернера и абракадабру аборигенов, немец вышел из своей палатки и мигом вник в ситуацию.
— Тернер, — сказал он, — вам следует искупать ошибки прошлой жизни, а не совершать новые. Вы чрезвычайно меня обяжете, если не будете приставать к этим людям, ведь они мои гости.
Раздавшееся было хихиканье смолкло. Так часто случалось в присутствии Фосса. Его принципиальность сразу выступала на передний план и воспринималась как должное.
Он подошел к чернокожему, который отверг предложение Тернера, протянул ему руку и чопорно проговорил:
— Вот моя рука в знак дружбы.
Сперва черный заколебался, потом взял руку, словно какой-нибудь неодушевленный предмет для натурального обмена, повертел, изучил кожу, узор вен и линии судьбы на ладони. Очевидно, он не знал, что с ней делать.
При виде странной церемонии белые буквально остолбенели. Казалось, все человеческие взаимоотношения зависят от того, как договорятся Фосс и черный.
Туземец уронил предложенную руку. Для него это было чересчур, принять ее он не мог. Хотя другие члены экспедиции и ожидали чего-нибудь подобного, Фосс немного расстроился.
— Они сейчас на той стадии развития, когда ценятся только вещи материальные, — отметил он не без удивления.
Он ошибся, ожидая от своего народа (таковым Фосс упорно считал исконных жителей континента) больше, чем они могли дать, и, признав ошибку, незамедлительно поручил парнишке принести мешок муки.
— Послушайте, сэр, — вмешался Ральф Ангус, — давайте хотя бы расспросим их об украденном скоте!
Дугалд обменялся с туземцами парой недовольных фраз. Загадку исчезновения коров решить не удалось — ответом стала звенящая тишина.
— Не знать! — тоскливо проныл Дугалд, как делал всегда в случае неудачи.
Тем временем парнишка принес муку, и Дугалду велели объяснить ее пользу. Что он и сделал кратко и нехотя, словно признавая помешательство своих сородичей.
Черные тараторили, совали руки в муку и улыбались. Потом они подхватили мешок и ушли, хохоча. Не успев удалиться из поля зрения, они затеяли шутливую перепалку и всем скопом накинулись на подношение. Одна старуха набрала полные пригоршни муки и высыпала себе на голову. Она на миг замерла, стоя в мучнистой фате, как древняя невеста, и вдруг завопила, потому что кожа нещадно зачесалась. Над нею все хохотали и носились под мучным дождем, после чего тащили мешок за собой, пока он не распался на жалкие ошметки.
