Завтра я отправлю это позорное письмо со стариком-аборигеном в Джилдру, мистеру Бойлу, вместе с отчетами о продвижении экспедиции для твоего дядюшки, а также с письмом, где попрошу у него согласия на брак. Лично я бы с этим не спешил, Лора, чтобы чуть дольше насладиться нашей тайной. Секрет столь драгоценный украдут у нас слишком скоро! Неужели я сошел с ума? Во всем виновато золото, которое я обнаружил в этих скалах, в этих пустынных землях. Или я все еще брежу от удара в живот — несколько дней назад меня лягнул мул, и я серьезно пострадал…
Не волнуйся, во время болезни уход за мною был наилучший: моим ангелом-хранителем (кстати, довольно волосатым) стал мистер Джадд, бывший каторжник и сосед мистера Сандерсона, которого, как я помню, обсуждали в доме твоего дядюшки. Несмотря на имя, Джадд, что называется, хороший человек. В отличие от Пэлфримена, он вовсе не профессиональный святой. Он не уверен в себе и все время пробует свои силы не одним, так другим способом. Полюбить такого человека заманчиво, вот только я не в состоянии избавиться от своей сущности, о чем ты так мечтаешь, моя дорогая Лора. Меня ждут новые трудности, я должен бороться со скалами, истекать кровью, если это потребуется, чтобы взойти на трон. Нет, я не собираюсь останавливаться на полпути ради удовольствия поползать на израненных коленях в компании Джадда и Пэлфримена. А ты — побереги себя! Рискуя вызвать негодование с твоей стороны, я все же намерен привить тебе гораздо более разумную позицию, чтобы ты смогла занять надлежащее место подле меня.
Кстати, нас стали посещать видения. Фрэнк Лемезурье пережил нечто важное и не хочет делиться со мной. С другой стороны, Гарри Робартс рассказывает мне все, ведь с расстоянием он делается проще и проще, причем простота его такого толка, что вполне может привести мальчишку либо к постижению великих тайн, либо к помешательству.
Если я не пустился описывать каждое дерево, каждую птицу, каждого аборигена на нашем пути, то лишь потому, что все эти подробности я оставляю для тех, кто не способен видеть ничего, кроме фактов. Ты же теперь обречена совершить со мной совместное путешествие до самого достославного или же гибельного конца.
Прими мои наилучшие пожелания и заверения в любви, ведь разлука нас с тобой лишь объединила. Я верю, это и есть истинный брак! Мы обуздали свои хрящи и кости, прежде чем осмелились принять плоть.
Твой
Иоганн Ульрих Фосс».
Утром, когда сократившаяся кавалькада двинулась на запад, Дугалд взял старую лошадь с натертыми ногами, ссадинами от подпруги и седла. Туземец робко стоял возле нее и ждал, пока мимо него не прошла последняя из уцелевших овец и тяжелая, дрожащая корова. Участники экспедиции окликали черного старика на ходу: иные учтиво, другие добродушно, один даже обругал. Наконец все скрылись из глаз — кроме пыли и Фосса.
— Прощай, Дугалд, — сказал немец, сидя в седле, наклонился и протянул ему руку.
И тогда старик, который мало разбирался в подобных жестах, взял его ладонь обеими руками и тут же уронил, ошеломленный разницей между кожей черного и белого человека. Он засмеялся от счастья. Лицо его покрывали полумесяцы сероватых морщин.
— Иди прямо в Джилдра! — наказал немец, придав голосу великодушия.
— Ла-а-адно, Джилдра! — рассмеялся старик.
— Не вздумай слоняться без дела и терять время!
Старик смеялся, потому что времени для него не существовало. Ноги немца устали от стремян.
— Отдашь письма мистеру Бойлу. Понял?
— Ла-а-адно! — опять засмеялся Дугалд.
— Письма целы? — спросил человек с надувшимися венами.
— Целы! Целы! — эхом отозвался оборванец.
Он сунул их в карман своего фрака, на фоне которого те ярко белели.
— Ну, — крикнул автор писем, — was stehst du noch da? Los!
[25]
Черный взобрался в седло. Ударив тощую лошадь босыми пятками, он убедил ее заковылять прочь.
Фосс отвернулся и поехал к остальным. Как всегда в этот час, он был слабым человеком, в бессилье предающимся надеждам. Огромное, пустое утро ужасало его до тех пор, пока шар солнца не взмыл ввысь.
* * *
Дугалд продолжил путь. Несколько дней он качался на спине старой лошади, которая все чаще вздыхала и уже не отгоняла мух хвостом. Старик, наконец-то довольный собой, пел себе под нос:
«Вода — хорошо,
Вода — хорошо…»
Истинность его слов мгновенно впитывалась в пылающую землю.
Иногда старик спрыгивал у стволов определенных деревьев, раскапывал корни, разламывал их и высасывал влагу. Иногда он вырезал куски этих драгоценных трубок и вытряхивал влагу в ладонь, чтобы напоить старую лошадь. Волоски на вытянутой морде приятно щекотали его иссохшую кожу.
Старик убивал и поедал варанов. Он съел маленькую палевую крысу. Хотя в его возрасте можно питаться чем угодно, пищи, увы, попадалось слишком мало.
Временами ему становилось очень тоскливо. По ночам он дрожал от холода и льнул к спасительному огню.
Однажды после полудня лошадь легла на землю посреди русла обмелевшего ручья и умерла, но черного старика это не слишком обеспокоило. Раз уж на то пошло, обязанностей у него стало меньше. Прежде чем покинуть мертвое животное, он вырезал у него язык и съел. Потом оторвал от седла стремена и отправился прочь, размахивая ими так, что металлические полукольца на концах описывали на фоне неба большие славные дуги.
По мере того как омертвение последних недель сходило на нет, жилы дряхлого старика постепенно наполнялись чудесной жизнью, и со временем он добрался до плодородных земель, полных травы и воды. Он подошел к озеру, где черные женщины ныряли за корнями водяных лилий. Ему пригрезилось, что женщины эти принадлежат его родному племени, что они обрадуются, будут смеяться и болтать с ним без умолку. Дугалд присел на корточки у края воды, наблюдая, как волосы их струятся меж стеблей лилий и черные груди распихивают белые цветы. Ему ничуть не показалось странным, что молодые сильные охотники племени, выбежавшие из-за стройных деревьев, стуча копьями и палками, сперва отнеслись к нему с презрением, а вскоре поняли, что он исполнен мудрости и достоинства, полученных в долгих и важных путешествиях. И тогда они стали его слушать.
Лишь фрак, превратившийся теперь в жалкие лохмотья, больше не вызывал ни у кого ни малейшего уважения, и самый высокий охотник торжественно оторвал лоскут, на котором держался карман.
Вспомнив про письма белого человека, Дугалд подобрал карман и вынул бумаги. Обрывки фрака упали на землю, и теперь он остался лишь в повязке из коры. Если одежда утратила смысл, к чему утруждать себя обязательствами перед белыми? Молодая женщина с ослепительными зубами подошла очень близко и попробовала на вкус сургучную печать. Аборигенка завизжала и сплюнула.
