С большим достоинством и некоторой грустью Дугалд сломал оставшиеся печати и тряс бумагу до тех пор, пока не показались черные буквы. Увидев картинки корней папоротника, воины огорчились. Один из них даже ткнул письмо копьем. В ожидании объяснений люди теряли терпение и раздражались.
— Тут мысли, от которых белым хотелось избавиться, — объяснил путешественник в порыве вдохновения, — мысли грустные, плохие, слишком тяжелые и в любом случае болезненные. Они вышли из белого человека через пишущую палку, прямо на бумагу, и их пришлось унести прочь.
— Прочь! Прочь! — угрожающе подхватила толпа.
Старик сложил листы. С торжественностью того, кто разгадал тайну, он порвал их на кусочки и подбросил. Как они затрепетали на ветру!
Женщины визжали и убегали от плохих мыслей белого человека. Мужчины смеялись. Лишь Дугалд стоял тихий и грустный, пока обрывки кружились вокруг него и усаживались на траву, словно стая какаду.
Потом мужчины взяли свое оружие, женщины — сети, плетеные сумки и детей, и все отправились на север, где в то время года было много зверей и клубней ямса
[26]. Старик пошел с ними, конечно, ведь они были его племенем и двигались в нужном направлении. Они побрели по сочной траве, и настоящее совершенно их поглотило.
Девять
Миссис Боннер вся покрылась сыпью то ли из-за особенно влажного лета, то ли из-за нехватки в Сиднее свежих овощей (не то чтобы ей их действительно недоставало), а иногда объясняла свое физическое недомогание (в личной беседе, опасаясь насмешек со стороны семейства) невозможной ситуацией, в которую ее поставила беременность служанки, Роуз Поршен. Та по-прежнему находилась в доме — такая пузатая, такая постыдная… Миссис Боннер называла состояние своей горничной «недуг Роуз». Мириться с ним было столь же невыносимо, как и с собственной беспомощностью.
— Я узнала, — поделилась миссис Боннер с подругой, миссис Прингл, — что некая миссис Лодердейл держит специальное заведение для падших женщин, потом навела справки и выяснила: оно предназначено вовсе не для тех, кто несет в себе, так сказать, материальные доказательства своего падения…
Миссис Боннер поджала губы.
— Даже не знаю, что вам посоветовать, — вздохнула миссис Прингл, которая сама была беременна на вполне законных основаниях и падением бывшей каторжанки ничуть не интересовалась.
— В нормальном семействе, — сетовала миссис Боннер, — ответственность за подобные вещи не перекладывают на плечи одного человека!
— Ах, миссис Боннер, ну разве бывают нормальные семейства? — воскликнула миссис Прингл.
Миссис Боннер это не утешило.
— Дети — маленькие зверушки, думающие только о себе. То ли дело спаниель!
Миссис Боннер опешила.
— Не стану отрицать, детки — прелестные создания, — заключила миссис Прингл, у которой имелось их в избытке.
— Никто и не ждет, что юное дитя даст зрелый совет, — стояла на своем миссис Боннер, — а вот муж — может и должен уметь думать!
— Конечно, должен, — согласилась миссис Прингл, — только ведь муж думает совсем о других вещах. Между нами, миссис Боннер, все эти машины, о которых столько разговоров в Англии, не изобрели бы никогда, если бы не мужчины! Образно говоря, многие мужчины, даже самые достойные, — и сами машины.
— Да неужели, миссис Прингл? — воскликнула миссис Боннер. — Ни за что не заподозрила бы в этом мистера Боннера, хотя он и не думает так, как я, и предложений не вносит никаких.
Миссис Боннер снова приуныла.
— Бремя Роуз несу я одна!
Ах, Роуз, Роуз, всегда Роуз, вздохнула миссис Прингл. До чего же надоедливой бывает миссис Боннер!..
— Мы должны подумать, что можно сделать для несчастной, — сказала добрая подруга, надеясь этим закрыть тему.
Если бы не ее семейство, миссис Боннер, будучи женщиной добропорядочной, выкинула бы горничную на улицу и думать о ней забыла. Учитывая все обстоятельства, на это она осмелиться не могла, и вопрос о будущем Роуз продолжал терзать ее многострадальную голову. Однажды после полудня в середине лета, когда задул горячий сухой ветер, качая несносные туземные деревья и поднимая в воздух тучи пыли, у миссис Боннер случилась мигрень, и она впала в форменную истерику. Страдалица бросилась в гостиной на диван с прямой спинкой, на который так любила усаживать гостей для прослушивания музыки, и судорожно зарыдала, поливаясь одеколоном.
— Что с вами, тетя Эмми? — воскликнула племянница, влетая в комнату.
В тот день они были дома одни, не считая Роуз, потому что Белла поехала в библиотеку, мистер Боннер еще не вернулся из магазина на Джордж-стрит, а Касси и Эдит по глупости отправились с подругами на пикник, не дождавшись, пока распогодится.
— Что не так? — спросила Лора, хлопая тетушку по тыльным сторонам ладоней.
— Не знаю! — всхлипнула миссис Боннер.
Потому что все было не так.
— Ничего, — закашлялась она. — Это все пыль! И те ужасные деревья, которые давно пора срубить под корень!
Миссис Боннер захлестнули волны негодования.
— Это все Роуз! — вскричала она после яростного порыва ветра, от которого содрогнулись оконные рамы. — Из-за нее все мы должны страдать! И не можем принимать в собственном доме гостей, не считая самых близких друзей. Все из-за Роуз! И Белла, стыдно сказать, постоянно видит эту несносную Роуз! Не говоря уже о юной девушке на кухне — вдруг подобный пример скажется на ее дальнейшей жизни!
— Возьмите, тетя, — проговорила Лора Тревельян, протягивая ей зеленый флакон с нюхательной солью. — Значит, все дело в Роуз.
— Я расстроена, отрицать не стану, — всхлипнула миссис Боннер уже не так горестно.
Молодая женщина присела с ней рядом на неудобное креслице, разгладила юбки муарового шелка и объявила с явно отрепетированным хладнокровием:
— Думаю, тетя, я нашла выход.
Миссис Боннер вдохнула нюхательную соль так глубоко, что ноздри неприятно резануло.
— Дорогая Лора! — ахнула она и закашлялась. — Я знала! Я верила, что у тебя есть идея, но по какой-то неясной причине ты решила меня помучить!
Молодая женщина в волнах серого шелка была очень серьезна и спокойна, деловито разглаживая замявшиеся складки.
«Я не понимаю Лору», — вспомнила миссис Боннер не без опаски.
— Какой же ты нашла выход? — спросила она.
Молодая женщина не торопилась с ответом. В ней зрела идея, ожидая своего часа. Никто не смог бы ускорить ее появления на свет. Идея хранила сама себя.
Лора прикрыла веки, погасив взгляд нежных, внимательных глаз. Отрешенность не мешала ей улыбаться женственно и сладостно. Тетушке Эмми пришлось признать: лицо Лоры смягчилось.
