Лора сказала:
— Это и выход, и в то же время не совсем выход. По крайней мере, из моей идеи может что-нибудь получиться, если позволят обстоятельства.
— Ох, — вздохнула миссис Боннер, мечтавшая о прочном сундуке, в котором замкнет все свои неприятности. — Надеюсь, это не секрет?
— Идея так проста, что вряд ли ее вообще можно назвать идеей.
— Рассказывай! — взмолилась миссис Боннер.
— Рассказывать почти нечего, разве что самое начало, потому что конец еще не наступил. Так вот, первым делом я перевела Роуз с чердака в свободную комнату внизу.
— В нашу лучшую комнату! — прошипела миссис Боннер.
— Пусть посидит там тихонько. Я буду приносить ей на подносе еду. По расчетам Роуз, ждать осталось всего несколько дней. Я навела справки и договорилась с акушеркой хорошей репутации, которая живет в Вуллумулу. Зовут ее, кстати, соответственно — миссис Чайлд
[27].
— В нашей лучшей комнате! — вскричала миссис Боннер.
— Что происходит? — спросил коммерсант, входя в гостиную.
— Та ужасная женщина, — взвизгнула его жена, — собирается… Роуз Поршен — в нашей лучшей комнате! Это устроила Лора, причем у меня за спиной!
Для мистера Боннера, который терпеть не мог скандалов, собственный дом стал не мил. Он прислушался к шуршанию платьев. Раскрасневшиеся лица смотрели на него с упреком. Его окружали одни женщины.
— Лора, — начал он, хватаясь за любое оружие, каким бы тупым оно ни было, — поверить не могу, что ты пошла на шаг столь необдуманный!
Как и большинство людей, мистер Боннер лелеял себя мыслью, что с чувствами других считается лишь он один.
— Напротив, я хорошенько все обдумала, — ответила несчастная Лора, — и мне не дает покоя мысль, что мой ребенок появится на свет на чердаке или, того хуже, на улице!
— Твой ребенок?! — повторил дядюшка бесцветным голосом.
— У Лоры просто разыгралось воображение, вот и все! — пояснила тетушка. — Ах ты ж, господи!
Молодая женщина в шуршащем платье из переливчатого шелка дошла до белого каления.
— Боже, дай мне терпения, — проговорила она. — Если истина неприемлема, ее обзывают плодом разыгравшегося воображения.
— А ведь мы обращались с ней как с дочерью! — вскричала миссис Боннер.
— Очевидно, она предпочла об этом забыть, — добавил дядюшка не столь внушительно, как следовало бы, хотя ему частенько доводилось вторить супруге.
— В несчастье нам свойственно многое забывать, — признала Лора. — Невзгоды и несправедливость омрачают любые привилегии.
За окном качались деревья, в воздухе вилась коричневая взвесь. Даже в уютной комнате, несмотря на защищавшие ее снаружи побеги хвоща и пампасную траву, пыль оседала на волокнах переливчатой тафты и стекала вместе с по́том или слезами по лицам леди.
Стало душно, и тетушка Эмми снова расплакалась.
— Не понимаю, к чему делать себя несчастной без нужды!
— Совсем ни к чему, тетя! — вскричала Лора.
Временами она бывала очень бойкой, глаза ее сверкали.
— Неужели вы не понимаете важность этой жизни, которую мы собираемся впустить в наш дом? Не важно, как она зародилась. Ведь это жизнь! Моя жизнь, ваша жизнь — любая! Я так счастлива! И мне так страшно. Вдруг она погибнет! К примеру, по недомыслию. Бедняжке Роуз ничуть нет дела до ребенка. Конечно, потом будет иначе. А сейчас защищать его должна я, пока он не сможет сам за себя отвечать. Тетя, дорогая, если бы вы только меня выслушали!
Миссис Боннер вздохнула.
— Нет, Лора, тебе меня не убедить. Детишки, конечно, очень милые, но…
Миссис Боннер упорно отказывалась представить себе этого ребенка и вдохнуть запах чистых глаженых пеленок.
— Тогда я взываю к вам, дядя! — сурово проговорила Лора.
В споре рука ее сжалась в кулак цвета слоновой кости, сама же она снова смягчилась. Лоре стала присуща некая податливость, заметил дядюшка, который с большим удовольствием прогуливался бы сейчас по саду среди кустов камелий, посаженных им в далекой юности.
— К вам, дядя! — настаивала Лора.
— Ко мне? — всполошился дядюшка. — Лично я, конечно, согласен с твоей тетей. Хотя в общем и целом с твоими доводами, Лора, спорить трудно. Гуманности твоей позиции следует воздать должное. Впрочем, в аллегориях я не силен. Ты ведь знаешь, я человек простой.
— Бога ради, обойдемся без аллегорий! — поспешила воскликнуть Лора. — Скажу как есть. Давайте примем этого бедного ребенка в наш мир с любовью! Думаю, такого довода достаточно. Любить его буду я, если нужно. Я полюблю его как своего собственного! Позвольте мне! Ну, позвольте!
— Лора, ты в полном смятении, — заявил мистер Боннер.
Его супруга улыбнулась с горечью.
— Да, — согласилась Лора, — и еще я полна надежд!
— Я не вижу, — начал мистер Боннер, быстро устав от разговора и на самом деле мечтая о порции рома с водой, — не вижу, каким образом помочь этой несчастной заблудшей душе, кроме как позволить ей родить под нашим кровом, в противном случае мы нарушим заповеди, которым учит наша вера. Поскольку пытаться совместить практические меры с гуманными слишком поздно, давайте надеяться, что в свое время Всевышний выведет нас из сей затруднительной ситуации. Я не сомневаюсь, что мы подыщем какую-нибудь порядочную женщину, которая примет этого ребенка как своего, особенно при наличии небольшого вознаграждения. Избавиться от несчастной матери будет несколько сложнее, хотя я полагаю, что и в этом вопросе мы должны целиком и полностью уповать на Провидение.
Лора Тревельян опустила глаза.
— Не знаю, что и сказать, — растерялась миссис Боннер, которой было впору то ли обижаться на отступничество мужа, то ли восхищаться его великодушием.
От беспрестанного вдыхания нюхательной соли и душевных переживаний бедная женщина совсем измучилась. Мелкие кудряшки, которые она завивала в дань ушедшей моде и которые приходилось подновлять после дождя или влажного морского бриза, безвольно повисли у нее на лбу, словно хвостики дохлых мышей.
— Я в полной растерянности, — проговорила она.
— Дорогая тетя Эмми, — утешила ее племянница, — вы оправитесь! И поправитесь.
Поскольку павшая духом тетушка продолжала сидеть со склянкой в руках, племянница добавила:
— И будьте так добры — закройте крышечку, иначе соль выдохнется.
На этом Лора Тревельян покинула гостиную, и дядюшка с тетушкой снова сделались ее добрыми родителями. Она и в самом деле очень их любила.
В таком состоянии она могла бы полюбить всех людей, как и готового появиться на свет ребенка. Она ходила по дому, оберегая свое достижение, в чувственном, широком платье из серого переливчатого шелка. Поющего шелка. Сердце переполняла радость. Сидя в комнате со своей скучной и погрузневшей горничной, хозяйка не теряла бодрости духа. Она кроила приданое младенцу, который должен был родиться у них обеих. Стальные ножницы так и порхали взад-вперед, игла играючи скрепляла кусочки ленты и тесьмы, незатейливая беседа лилась весело и свободно. Горничная слушала без особого интереса. Чем ближе подходил срок, тем тяжелее ей становилось, и если бы не юная хозяйка, Роуз приуныла бы совсем.
