— Вам меня не уничтожить, мистер Фосс! — взвился Пэлфримен.
— Затем, — продолжил Фосс, — вскоре после этого, вы отбыли к антиподам и удалялись все дальше и дальше от своих неудач, и вот мы сидим под деревом, конечно, окруженные опасностями, зато самого что ни на есть безличного толка.
— Да, — ответил Пэлфримен, — да.
Он сломал палочку.
— Думаю, я это понимал, — признался орнитолог. — И был не в силах вынести… Я должен все исправить!
И тогда Фосс, внимательно наблюдавший за расплывчатым лицом своего собеседника, понял: Пэлфримен не сможет его спасти, как он начал надеяться, слушая рассказ про сестру-горбунью. Хотя брат и спасется благодаря силе своих заблуждений, и сестре, и ему, подозревал немец, уготовано мрачное величие смерти. В зарослях бригалоу взошла луна и засияла в глазах приговоренного.
На следующее утро экспедиция продолжила двигаться по южному берегу омолодившейся реки, которая вилась в западном направлении. Зелень скрывала вероломную сущность почвы, и местами, где осадков выпало особенно много, вьючные животные того и гляди могли увязнуть в трясине, что и случалось время от времени. И тогда ненависть немца к мулам сделалась неукротимой. Он готов был отправиться за сотню ярдов лишь для того, чтобы вооружиться веткой с дерева. В подобных случаях мулы чувствовали опасность загодя, потели и дрожали при его приближении; иные животные даже пытались ухватить его длинными зубами, и бряцали удилами, и вращали фарфоровыми глазами.
Собакам, впрочем, Фосс выказывал горячее одобрение и страдал, когда они повреждали лапы, когда кенгуру наносили им в драке открытые раны или когда они просто умирали от тягот пути. Он ревностно наблюдал за попытками других людей завоевать привязанность его собак. Потом не выдерживал и уходил прочь. Говорят, немец даже швырялся камнями в неверное животное. Однако в целом собаки не обращали внимания ни на кого другого. Они были преданы именно этому человеку. Они готовы были его съесть. Так что его все устраивало. Фосс ужасно радовался их горячим языкам, хотя и не позволил бы поймать себя на ответной ласке.
На данном этапе путешествия собак осталось всего две: так называемый терьер и Бесс, крупная полукровка ньюфаундленда, которая сослужила хорошую службу во времена овец.
— Бесс в прекрасном состоянии, сэр, — заметил Джадд однажды, когда они с Фоссом ехали бок о бок.
Он знал, что глава экспедиции любит эту собаку, и таким образом решил сделать ему приятное.
Черная сука и в самом деле благоденствовала с тех пор, как бросили овец и земля смягчилась. Она жила в свое удовольствие и носилась взад-вперед на упругих лапах, вывесив розовый язык, сверкая блестящей шерстью.
— Выглядит хорошо как никогда, — осмелился добавить Джадд.
— Еще бы, — ответил Фосс.
Он вернулся за компанией и теперь понял, что напрасно — за это придется страдать.
— Да, — сказал он, поднимая голос. — Она ест в три горла, и я уже несколько дней размышляю о том, что нужно сделать ради общего блага.
Оба мужчины помолчали, с холодным восхищением наблюдая за беготней собаки, которая сновала кругами и один раз даже оскалилась на них.
— Я решил ее прикончить, — проговорил Фосс, — поскольку овец у нас не осталось, значит, и в Бесс нужда отпала.
Джадд промолчал, но Гарри Робартс, который ехал рядом, сопровождая скот, поднял взгляд и запротестовал:
— Что вы, сэр! Как можно прикончить Бесс?!
У него тут же пересохло горло и защипало глаза. Узнав о решении, остальные почувствовали примерно то же самое. Даже Тернер предложил:
— Сэр, мы все поделимся харчами с Бесс, если она ничего не поймает. Будет кормиться из нашего рациона, так что никакого ущерба для припасов!
Фосс горько усмехнулся.
— Я не могу себе позволить лишних сантиментов, — вздохнул он.
Поэтому на полуденном привале немец позвал собаку, и она последовала за ним. Сказав пару ласковых слов и глядя в полные любви глаза, он спустил курок. Фосс покрылся холодным потом. Он едва не прострелил себе челюсть. Да, я поступил правильно, убеждал он себя через боль, и готов пойти гораздо дальше, подвергнувшись еще более решительным дисциплинарным мерам.
Потом мужчина выкопал яму, чтобы похоронить свою собаку. Могила получилась неглубокая, и он положил сверху несколько камней и косматых веток казуарины
[30], которая росла у реки.
Возможно, издалека члены экспедиции и наблюдали за ним.
— Какая разница? — наконец воскликнул Тернер, чуть ли не громче всех вступившийся за Бесс. — Ведь это всего лишь собака! Она могла стать обузой. Пожалуй, он поступил правильно, убив ее. Только вот при данных обстоятельствах мы теперь все — собаки…
Проходив несколько дней с убитым видом, Фосс почти утешился. Похоронив вместе с собаками и другие мотивы, он решил, что действовал ради общего блага. Если тем самым он поверг в изумление своих людей, то имел на это полное право. Если Лора его не одобрила, то причина крылась в том, что и у их любви были глаза собаки.
Они ехали бок о бок, и Фосс объяснял любящей спутнице, что жила и дышала внутри него: чтобы ее победить, ему следовало всего лишь приложить дуло к своей голове. Однако по ночам тело немца болело от судорог умирающей собаки… Неустанные любовники протягивали друг к другу руки и слышали звон обручальных колец. Они и в самом деле были женаты. «Я ведь не могу, — проговорил он, ворочаясь во сне, — одновременно убивать и владеть!» Под мягким покровом любви Фосс совершенно измучился. И тогда он вырвался и ушел прочь. Он снова стал как скелет, жилистый и одержимый идеей.
Теперь по ночам капли дождя падали в угли костров как пули, и спящие люди от этих звуков ворочались, словно дождь бил по ним. К утру обычно прояснялось, хотя как-то раз людям и животным пришлось горбиться под струями целый день. Страдания их продолжились и ночью, пока внезапно чернота не распахнулась, явив холодные звезды. Потом дождь пошел снова и уже не прекращался. Трудно было представить вечность иначе, кроме как в виде бесконечного дождя.
Люди и животные сильно исхудали, упираясь головами в стену ливня. Иные возненавидели друг друга сверх всякой меры. Разумеется, животные этим не страдали, потому что никогда и не ждали большего, а вот люди от ненависти прямо-таки позеленели. Зеленая слизь кусками падала на землю, по которой они неуклюже передвигались. Среди пышной блестящей растительности встречались деревья с длинными темными копьями вместо листьев, угрожавшие глазам и барабанным перепонкам. Однако в нынешнем состоянии людские души были куда более уязвимы, чем плоть. Некоторые участники экспедиции утратили всякую надежду и поняли, что больше всего им хочется умереть.
В это время года земля начала остывать, и на смену удушливой жаре пришли холодные дни, ночи также стали холодные, мокрые палатки хлопали на ветру, люди чувствовали себя совершенно несчастными. К тому же многие заболели лихорадкой. Среди них едва ли нашелся бы человек, который не растирал бы в ознобе клочья своей дрожащей, истерзанной плоти, предварительно ссохшейся до состояния соленой трески. Зеленовато-желтые зубы гремели в черепах, запавшие глаза блестели.
