Заиграла музыка. Гости приготовились исполнить первые, продуманные фигуры танца.
Миссис Прингл, принимавшая гостей посреди искусно оформленных зарослей, выступила вперед, чтобы обнять своих дражайших друзей, Боннеров. Раздался внушительный лязг оникса о сердолик.
— Дорогая моя, — проговорила миссис Боннер, распутав сцепившиеся украшения, — должна поздравить вас, так сказать, с триумфом вкуса и праздничности!
В кои-то веки миссис Прингл расхотелось упрекать свою подругу в непунктуальности.
— Как-нибудь, при более подходящем случае, я вам поведаю, что именно нас задержало, — прошептала миссис Боннер, подмигнула и улыбнулась. Затем, повысив голос и придав ему довольно радостный тон, добавила: — Впрочем, судя по восторженным взглядам, задержка ничуть не сказалась на нашем прекрасном настроении!
Позже никто и не подумал напомнить ей о данном обещании — вероятно, леди порой уважают маленькие хитрости друг друга. Дело в том, что миссис Боннер, будучи уверена, что на фоне увядших цветов свежие бутоны привлекают больше внимания, всегда являлась на балы с опозданием.
— Белла так и сияет, — похвалила миссис Прингл, принимая свою роль.
— Белла сегодня хороша, — проговорила ее мать так, словно только что заметила.
— Ну разве она не самая прелестная девушка в Сиднее? — спросила миссис Прингл, умевшая быть щедрой.
— Бедный Сидней! — воскликнула Белла.
Временами она гримасничала как негодный мальчишка, и даже это ей прощалось. Впрочем, учитывая торжественность момента, она быстро вернулась на свое высокое белое облако.
— И Лора тоже, — любезно добавила миссис Прингл.
Потому что Лора Тревельян также была там.
Белла Боннер сразу же отправилась танцевать с мистером Принглом — уродливым мужчиной, пропахшим табаком, но весьма уважаемым за влиятельность и капитал. В тот вечер Белла нарядилась в атласное платье, которое было гармоничнее музыки и белее молчания, ибо при ее появлении умолкло большинство мужчин и даже несколько миловидных девиц. Поглощенные удивительным зрелищем, те, кто знал ее близко, не решались выставлять сей факт напоказ. Они думали лишь о том, как бы удержаться на своих прозаических ногах, и смотрели, как Белла движется в танце мимо них.
Еще там была Лора Тревельян.
Лора надела платье, которое потом никто не смог бы описать, даже если бы его очень попросили. Только после долгих размышлений и настойчивых расспросов, не вполне доверяя самим себе и своим неверным губам, некоторые отвечали, что платье, вероятно, было цвета золы или коры какого-нибудь туземного дерева. Разумеется, наряд ее ничуть не соответствовал ни одному из этих описаний. Мрачность впечатления создавалась благодаря серьезности лица обладательницы платья и несколько надменной посадке головы. Хотя отвечала она с приятной прямотой и простотой всем, кто осмеливался к ней обратиться, таковых было немного по причине зыбкой неизвестности, которую они чувствовали, но не могли в нее проникнуть, или хуже того — начинали подозревать, что темнота есть и в их собственных душах. И тогда они принимались оглаживать свои лица, взбивать розовые или голубые наряды перед зеркалом, прежде чем снова ринуться в сумасшедший вихрь незримой музыки. Эти мелкие цветочки смотрелись лишь в общем букете.
К Лоре подошла Чэтти Уилсон — девица упитанная и довольно навязчивая, которая всегда раздавала всем добрые советы, знала все, бывала везде — вечная подружка невесты, неизменно обойденная вниманием в силу того, что слишком уж лезла в глаза.
И вот Чэтти спросила:
— Ну, разве тебе не весело, Лора?
— Не особо, — ответила Лора. — Если быть до конца откровенной.
Чэтти хихикнула. Признание в том, что тебе не весело, было для нее страшным грехом, на который она никогда бы не осмелилась, поэтому девушка притворилась, что не поверила.
— Может, тебе нездоровится? В туалетной комнате есть вполне приличный диванчик. Очень чистый. Можешь ненадолго дать отдых ногам. Я пойду и посижу с тобой, если хочешь.
Чэтти чрезвычайно хотелось услужить подруге, потому как, несмотря на неустанную погоню за удовольствиями, иногда она подозревала, что в отказе от них есть особое наслаждение.
И тогда Лора ответила:
— Неужели ты действительно можешь прилечь на диванчик и исцелиться от любого недуга? Ах, Чэтти, как я тебе завидую!
Именно за это Лору многие не любили, и Чэтти хихикнула, смущенно утерев носовым платком испарину над верхней губой.
— Ну и ладно! — Чэтти снова хихикнула, чтобы заполнить неловкую паузу.
Впрочем, Лора была благодарна своей тучной подруге.
— Пойдем, — сказала она, прикоснувшись к Чэтти лишь потому, что это давалось ей нелегко. — Давай постоим вон там, возле колонны, и посмотрим, а нас видно не будет.
— Ни в коем случае! — воскликнула Чэтти, считая своим наипервейшим долгом постоянно находиться на виду, и потащила подругу на небольшой помост, предназначенный для вручения призов за танцы после окончания семестра, где среди цветов поставили стулья. — Разве можно прийти на бал и прятаться за колонной!
— Что за прок выставлять себя на публичное обозрение? — спросила Лора. — Мы будем торчать тут как мишени.
Чэтти знала, что мишени предназначены для стрел, однако промолчала.
— Если проку и не будет, то вреда от этого тоже никакого не выйдет, — осторожно заметила она, и девушки присели.
То был вечер Беллы. Она мелькала повсюду, в белом платье и почти всегда в объятиях Тома Рэдклифа. Остальные танцующие уступали дорогу, радуясь ее присутствию, словно она какой-нибудь талисман, и касались волшебного платья. Иногда в танце Белла прикрывала глаза, отдаваясь музыке, хотя по большей части держала их широко распахнутыми, выражая свою любовь таким сияющим взглядом, что иные матери сочли это нескромным, и Лора, перехватив трогательную откровенность небесно-голубых глаз, испугалась за безопасность своей кузины и захотела защитить ее.
Или же себя. Она содрогнулась, осознав, что любовь скрыть невозможно, и нервно заозиралась. У Лоры дух занялся — она почувствовала себя пугающе уязвимой. Шея у нее пошла пятнами.
И когда к помосту тихо подошел и учтиво поклонился мужчина, она едва не закричала, чтобы не подпустить единственного, кто в силу своей скромности и рассудительности мог бы ее понять.
— Вы очень любезны, — проговорила она низким, неприятным голосом. — Благодарю, но я не танцую.
— Я вас не виню, — ответил он. — Меня ничуть не удивляют люди, которым не хочется танцевать. Уже хотя бы потому, что танцы отнюдь не способствуют общению. Невозможно приплясывать и одновременно выражать свои мысли ясно.
— Правда? — удивилась Лора. — А вот мне всегда давали понять, что выражать свои мысли ясно и есть верх необщительности.
Чэтти Уилсон рассмеялась с горечью. Все и вся вдруг сделались ей ненавистны.
