— Мы должны прочесть заупокойную молитву, — пробормотал Джадд.
— Обойдемся без нее, — ответил Фосс.
— Я не могу, — сказал Джадд.
Фрэнк Лемезурье, чье истощенное лицо сочилось желтым потом, отказался читать.
— Я не могу, — все повторял Джадд, стоя на коленях возле траншеи, в которую собирался положить мертвеца, — я прочел бы, если б умел.
Признаться в этом для него было ужасно.
Наконец молитву прочел Ральф Ангус, поправляя себя вновь и вновь, потому что значение слов было слишком велико, и он не улавливал их смысла; ведь он воспитывался как джентльмен.
В случае Гарри Робартса, впрочем, истина снизошла на невежество ослепительным светом. Он постиг смысл слов и видел, как из дыры в боку мистера Пэлфримена вылетела белая птица, когда они опустили тело в землю.
Что касается Джадда, то он оплакивал страдания человека, которые с ним делил, пусть и не в полной мере.
Во второй половине дня глава экспедиции отправился на поиски тела аборигена, которого также требовалось закопать, но черные, по-видимому, успели его забрать. Фосс вернулся, разъяренный на мух и преданность Лоры Тревельян, которая не позволяла ей оставить его без присмотра. Она таскалась за ним по камням. И этот лик Христа! Немцу хотелось закричать.
Когда Фосс приблизился к лагерю, его внимание привлек какой-то блеск. При ближайшем рассмотрении это оказалось стекло, в котором торчала стрелка украденного компаса.
— Мистер Джадд! — торжествующе вскричал он. Когда Джадд подошел, немец указал ему на землю. — Это избавляет нас от необходимости решать, кому достанется компас.
Фосс рассмеялся. Джадд, на долю которого и без того выпало тяжелое испытание, стоял молча, глядя на маленькую стрелку, что все указывала на голую землю.
Поскольку день был в разгаре и людей ломало так, словно они проехали многие мили по самой труднопроходимой местности, решили не торопиться и продолжить путь утром. После обеда Джадд отправился по следам стада, бродившего где-то к югу от лагеря, и обнаружил его у берегов реки, чье русло пересохло, хотя там и оставалось несколько луж, привлекших скот. Тощие лошади расслабленно стояли, довольно подергивая губами. Одна или две из уцелевших коз смотрели на человека неподвижно, принимая его на временной основе в свою компанию.
Человек-животное к ним присоединился и посидел на раскаленном берегу. Возможно, единение со зверями наконец пробудило потрясенный человеческий ум, потому что в их компании он почуял угрозу ножа, неуклонно занесенного над горлом.
— Я не умру! Я не умру! — прокричал он, дрожа всем изнуренным телом.
Поскольку удел простого человека — собственные пастбища, а вовсе не мистические пустыни, не Преображение Господне, он истосковался по крупным грудям своей жены, которые пахли свежеиспеченным хлебом даже после того, как она снимала рубашку.
Тем вечером, наполнив бурдюки свежей водой, что- бы выехать рано утром, люди вяло жевали лепешки и сушеное мясо. Джадд подошел к главе экспедиции и сказал:
— Мистер Фосс, я не думаю, что готов идти дальше. Я все обмыслил и поворачиваю назад.
Некоторые затаили дыхание, услышав, как он про- износит вслух их собственные мысли. Они подались вперед.
— Вы понимаете, что находитесь под моим началом? — совершенно спокойно спросил Фосс, так долго этого страшившийся.
— Теперь уже нет, сэр, — ответил Джадд.
— Вы переутомились, — проговорил глава экспедиции.
Худшие страхи подтвердились и сделали его решительным, бодрым, почти веселым.
— Идите спать! — велел немец. — Я не могу себе позволить заподозрить храброго человека в трусости.
— Это не трусость, если ад и впереди и позади, а иного выбора нет, — возразил Джадд. — Я пойду домой. Даже если меня ждет неудача, я все равно иду домой!
— Что ж, я ожидал от вас большего, — сказал Фосс. — Ничтожные умы робеют перед великими свершениями. Будем надеяться, что ничтожный ум выдержит тяготы обратного пути, к тому же в одиночестве.
— Я — человек простой, — проговорил Джадд, — и многого не понимаю, но себе-то доверять могу.
Фосс рассмеялся. Он сидел и вытаскивал камешки из маленькой кучки.
— Так вот, я иду назад, — закончил Джадд. — И поведу за собой всех, кто думает так же.
Значит, вот она, проверка. Фосс швырнул ненавистный камень в темноту.
Тернер тут же вскочил и напрягся, пытаясь выговорить нужные слова. Он был похож на хрящеватую курицу, вырвавшуюся из клетки.
— Можешь на меня рассчитывать! — поспешно крикнул он. — И Ральф тоже пойдет!
— Говори за себя! — рявкнул Ангус, устыдившись, что его выдала такая дрянь, к тому же бывшая ему другом.
— Несомненно, к утру примут решение и остальные, — сказал Фосс. — Джентльмены, желаю вам доброй ночи. У вас есть несколько часов. Ночи все еще холодные, что весьма способствует размышлениям.
Потом он уполз в свою палатку, причем проделал это не лишенным достоинства образом.
Под звездами ситуация прояснилась, хотя и не без потерь, и к утру каждый знал, в чем должен признаться. В некоторых случаях решение было слишком очевидно, чтобы облекать его в слова. К примеру, для Фрэнка Лемезурье надежды не было ни на одном пути, кроме как с Фоссом, и тот, прочтя написанное, даже не мечтал об иных доказательствах его преданности. Фрэнк занимался поклажей и седлал лошадь. Где-то он спрятал свою книжку, которой по-прежнему дорожил, хотя больше и не писал в ней, словно все уже было сказано.
Тернер что-то бормотал. Перспектива возвращения к нормальной жизни высвободила в нем некую жилку безумия, прячущуюся в каждом человеке.
— Альберт, есть я не стану, — говорил он с хитрым видом, — и нам придется везти гораздо меньше провизии! Удивительно, как мало человеку надо. Я сделаюсь одной сплошной головой, вот увидишь! Еда, дескать, только притупляет мозг.
Тут к ним подошел немец и настоял на справедливом дележе припасов. При бледном утреннем свете они с Джаддом решили эти вопросы вполне легко и по-дружески. Хотя оба дрожали и зубы их клацали, причиной тому был только холод.
— Жаль, нет компаса! — рассмеялся Фосс, ставший мелким, благородным и рассудительным существом.
— Ни к чему нам никакой компас! — захохотал крупный, веселый Джадд.
К ним подошел Ральф Ангус, ужасно неуверенный в своем решении и отчаянно нуждавшийся в макассаровом масле
[38], которое обеспечивает, по меньшей мере, половину уверенности молодым, приятным во всех отношениях джентльменам.
— Я принял решение, — сказал тот, кто потратил на это всю ночь.
