– Это моя ленточка, – обескуражено отвечала Варя. – Я её потеряла…
– Где ты её потеряла? Отвечай немедленно!
– Не знаю, – пожала плечами девушка. – Кабы знала, так давно бы нашла.
– В этом кабинете ты её потеряла! Что ты здесь делала? Отвечай, когда с тобой разговаривает пан!
– Я не была здесь! Никогда! – лепетала Варя.
– Правду говори! Как могла твоя вещь оказаться у меня в кабинете, если ты здесь не была? И все бумаги и документы у меня перевёрнуты! Что ты здесь искала? Кто тебя послал? Откуда у тебя ключ?
Вопросы градом сыпались на бедную Варю, а она не понимала, о чём её спрашивают. Она не знает, как оказалась её ленточка у пана Анджея в кабинете, ведь она никогда не переступала этого порога.
– Анджей, что ты набросился на Варю, – попробовала вступиться за неё Данута. – Позволь, я сама разберусь…
– Молчи, женщина, не встревай, – яростно набросился на неё Собчак.
Пан Ежи с хитрым прищуром обернулся к Варе и с иезуитской ухмылкой произнёс:
– Ты и здесь успела побывать? А я думал, только у меня…
От подобного заявления у Вари перехватило дух. Она непроизвольно приложила руку к сердцу и выдохнула:
– Пан Ежи! Да ведь не была я никогда у вас! Люди добрые, да что же это такое происходит!
– Да что вы с ней рассусоливаете? – вступила в разговор Малгожата, – гнать её надо отсюда, вот и вся недолга.
– Нет, подожди, – гнул своё граф Собчак. – Я должен знать, кто её послал и что она делала здесь, в моём доме.
– Ну так сдайте её в тюрьму, – предложила Малгожата. – Там как раз по этим делам специалисты, они и выжмут из неё всё.
– Да, пожалуй, я так и сделаю, – согласился после некоторых раздумий граф. – Там её лучше обработают. Пусть полиция из неё выбивает показания.
Варя уже приготовилась к наихудшему. Самое обидное было то, что доказать свою невиновность она ничем не могла. Но тут случилось непредвиденное.
– Стойте! – глухим заплетающимся голосом сказала молчавшая до этого пани Ядвига. Она обернулась к Малгожате и жёстко сказала:
– Ты что делала в кабинете пана Анджея?
– Я?! – артистически изумилась Малгожата. От неожиданности она приложила руку к груди, словно защищаясь. Такого поворота дела она не ожидала. В этот момент она на самом деле испугалась.
– Да-да, ты! Я не раз тебя здесь видела, как ты входила сюда и при этом дверь ты сама открывала ключом. Откуда у тебя ключ?
– Пан Анджей! – возмутилась пани Ванда, призывая хозяина к справедливости и быть при этом на их стороне. – Что здесь происходит? Почему мою дочь обвиняют? – она хотела добавить про спившуюся, опустившуюся, потерявшую человеческий облик женщину, но субординация этого не позволяла – так можно было совсем испортить положение.
– Анджей, ты развёл тут клубок змей, а они теперь чувствуют себя здесь хозяйками и подбираются к твоим вещам и документам, – глухим голосом говорила пани Ядвига. – Разберись со своим серпентарием, а лишних выбрось. Пора избавляться от присосавшихся к нашему дому приживалок.
Варя уже не понимала, о ней говорят или не о ней, ей хотелось незаметно спрятаться, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Хотя она уже видела, что мать и дочь Войцеховские отбиваются от нападок пани Ядвиги, а онемевший граф наблюдает за происходящим. Наконец, он взял себя в руки и выдохнул:
– Все – прочь! А вы останьтесь, – это было сказано пани Ванде и её дочери.
Данута крепко стиснула руку Вари.
– Пусть они там сами разбираются, – сказала Данута, – а мы пойдём.
Варя обернулась в сторону пани Ядвиги. Та вступилась за неё, а ведь могла и промолчать, даже если и видела, как Малгожата проникает в комнату графа Собчака. Варя хотела поблагодарить её за спасение, но её ещё не оставил страх, который прежде охватывал её всякий раз, когда она видела эту женщину под хмельком.
– Спасибо вам, госпожа Ядвига, – выдавила она наконец из себя.
– Пустое, – махнула рукою пани Ядвига. – Этих выскочек давно надо гнать из нашего дома. Анджей не видит очевидного. А я пойду ещё хлебну, а то в горле что-то пересохло…
* * *
Если сказать о Казимире Полонском в двух словах, то его можно было охарактеризовать так: очаровательный мерзавец. То есть у него на лице было написано, что он был именно мерзавцем, подлецом и негодяем, но при этом он был настолько очарователен, обаятелен и пленителен, что ни одна жертва не могла избежать его плена. Все женщины с радостью шли в его объятия, даже если потом горько сожалели об этом. Слава, распространявшаяся о нём, позволяла им подумать прежде, чем совершить необдуманный поступок, но даже те, кто заочно с неприятием отзывался о Полонском, попав в его сети, забыв обо всём, добровольно шли на заклание.
Именно этим своим талантом Казимир и собирался пленить графиню Собчак. Она оправилась после родов, стала иногда выезжать в свет, а это было сигналом для ловеласа: сезон охоты начался. Он выжидал, когда граф уедет подальше от супруги, и это означало, что можно приступать к осаде. Впрочем, долгих ухаживаний никогда не было: женщины сдавались быстро. Перед такими чарами устоять было невозможно.
Однако Данута оказалась крепким орешком. Она постоянно говорила о своём муже, переживала, когда он был в отъезде и никак не попадалась на удочку любителя женских прелестей. Казимир стал частенько наведываться в дом Собчаков, устраивал длинные монологи об одинокой душе, ищущей ласки, покоя и умиротворения, намекая, что именно она, Данута, и может принести покой и умиротворение в его одинокую исстрадавшуюся душу. Но молодая графиня не понимала его намёков или делала вид, что не понимала и, как только он поднимался со своего места, намереваясь подойти к ней, она тоже вставала и отходила в дальний угол комнаты. Брать женщину силой не входило в планы донжуана, она должна была сама броситься в его объятия. Но этого не происходило. Такая ситуация стала напрягать Полонского. Он стал нервничать – неужто теряет свой дар обольстителя женских сердец? Он попутно совратил ещё нескольких женщин из высшего света, не встретив никакого сопротивления при этом.
Данута упорно не шла в его руки. Тогда он стал подумывать о том, чтобы найти себе помощника. Вернее, помощницу. Например, Варя. Любимая горничная Дануты могла бы поспособствовать его планам. Или вот ещё – Малгожата. Он вспомнил, как эта бестия смотрит на мужчин, как заманчиво поводит плечиком, как опускает ресницы, ловя на себе мужской взгляд… Пожалуй, тут есть поле деятельности.
Наверное, не было двух других столь непохожих сестёр, как сёстры Войцеховские. Старшая, Малгожата, была крепкого телосложения, широкой кости, скуластая, с громким зычным голосом. Она всегда должна была быть в центре событий. Копна её тёмных непослушных волос плохо поддавалась гребню, в то время как младшая Зося, тихое скромное создание, с утра расчёсывала свои белые, как молоко, волосы, и уже с той минуты они податливо лежали так, как она их уложила. Сама Зося была очень худенькой, стройной, тонкокостной, она чаще всего молчала (потому что Малгоша не давала ей права голоса). Так уж случилось в их жизни, что старшая с малых лет воспитывала младшую. Мать их, пани Ванда, слишком была занята порядком в господском доме, так что ей некогда было заниматься собственными детьми, а отец девочек пил горькую, был всегда пьян и оттого рано оставил их сиротами. Хотелось им того или нет, но маленькая Зося с младенчества была подчинена Малгоше. А та не могла простить меньшей сестре, что она заняла её жизненное пространство, что всё, что раньше принадлежало одной Малгоше, отныне делится на двоих. Малышке запрещалось плакать и просить кушать, даже к пьяному отцу не могла она протянуть ручонки, чтобы он взял её на руки – Малгоша била её по рукам. Это ведь только она, Малгоша, имеет право на отца, нечего этой дармоедке тянуться к нему. Потому и выросла Зося пуганым зверьком, которому за пределами родного дома всегда лучше. Она старалась молчать, к матери и сестре особых чувств не проявляла. Пани Ванда была настолько занята службой у Собчаков (а как оказалось, скорее, романом с самим Собчаком), что ей было не до детей.
