Вдоль русла реки, берущей начало в горах, раскинулись имения и сельскохозяйственные усадьбы. На плодородных американских плантациях поселенцы выращивали традиционные испанские растения, такие как апельсины, цитроны, фиговые деревья, а, распробовав местные плоды, с огромным удовольствием разводили и душистые ананасы, и экзотические гуайява
9, и авокадо. На вечнозелёных полях паслись тучные стада коров, а реки изобиловали рыбой. Но главным богатством окрестных мест, сводящим с ума европейцев, оставалось, конечно, золото. Город процветал и приносил огромную прибыль его обитателям, безжалостно истребляющим исконных владельцев этих благодатных земель.
В каком-то смысле Панама была райским уголком. Природа, поражая рассудок европейцев необыкновенными растениями, раскрасила местную флору буйством красок. Так удивительный гуаякан
10, покрытый ярко-жёлтыми цветками, казалось, сияет солнечным светом, заполнившим его крупные лепестки. А чего стоили восхитительные жакаранды
11? Гуляя под покровом фиолетовой или голубой дымки, словно запутавшейся в мощных ветвях деревьев, человек ощущал себя в колдовском лесу, мысленно уносясь в волшебную сказку из девства.
Не меньше восхищали воображение людей диковинные цветы, называемые орхидеями. Здесь их произрастало огромное множество: различных оттенков, форм и размеров. Жёлтые, розовые, белые – они пленяли изысканными очертаниями и неземным очарованием. Особенно трогательной выглядела орхидея с цветками, похожими на крошечных белых голубей. Казалось, если неосторожно к ней прикоснуться, то эти мелкие птахи сейчас же вспорхнут и улетят в чарующий мир, заполненный эльфами и гномами.
Взглянув на стоящую в вазе нежную орхидею, Эстель тяжело вздохнула. Несмотря на окружающее её роскошь дома и великолепие природы, сеньора ощущала себя здесь пленницей, а то и бесправной рабыней. Да она и была на самом деле ею: пленницей и наложницей адмирала. Прошло четыре долгих месяца со дня, когда сеньор Альканис увёз её из Пуэрто-Бельо, и несчастная женщина вновь и вновь вспоминала этот злосчастный день.
Стоило каравану тронуться, как сердце Эстель, которое минуту назад при виде живого мужа ликовало от радости, судорожно сжалось от отчаянья. Наверное, его щемило так же невыносимо, как когда-то давно в порту Алжир, когда она навсегда прощалась с пиратом. Но теперь её охватило ещё более гнетущее исступление: адмирал отрывал Эстель от всех, кто был ей дорог, и не только от любимого мужчины, но и от детей, и от отца. Слёзы заливали лицо прекрасной сеньоры, и с каждым шагом, отдаляющим её от капитана, она испытывала всё усиливающееся мучение и полную безнадёжность.
Добравшись до Панамы, дель Альканис приставил к Эстель телохранителя, скорее похожего на уличного головореза, чем на идальго из свиты маркиза. Здоровяк с кулаками-кувалдами и угрюмым взглядом сопровождал сеньору повсюду и не отходил от неё ни на шаг. Эстель прекрасно понимала, этот человек не просто надсмотрщик, он по необходимости и палач. Такой, не задумываясь, выполнит угрозу адмирала, если капитан Корбо попытается её освободить. Молодая женщина оставалась абсолютно одинокой в чужом городе, ей казалось, что все слуги, желая угодить господину, следят за ней, и это было недалеко от истины. Единственно, кто относился к бедняжке благожелательно, так это её горничная Каталина; только с ней графиня могла себе позволить иногда поговорить откровенно.
Эстель не понимала адмирала… «Какое удовольствие он получает, доставляя мне страдания?» – терзалась она вопросом, и в первый же день по приезду в Панаму, когда дель Альканис пришёл в её спальню, сеньора попыталась с ним объясниться.
– Я не могу считаться вашей женой! Мой муж жив! – гневно заявила Эстель.
– Не беспокойтесь, моя дорогая, это ненадолго, – невозмутимо усмехнулся маркиз. – Пират не может вечно избегать смерти. Клянусь, я не успокоюсь, пока сам не увижу его бездыханное тело. А для верности лично отрублю ему голову и предоставлю её вам, – злобно прищурился дон Хосе. – Хотя, полагаю, теперь ваш капитан не решится появиться даже на горизонте. Уверен, мне удалось убедить его, что если он вздумает сунуться сюда, то получит исключительно ваш труп. Впрочем, я не отказываюсь от своих слов, – холодно взглянул на пленницу сеньор и твёрдо добавил: – Я не позволю вам вернуться к нему живой.
– Но близость с вами мне омерзительна! – с ненавистью взглянув на мучителя, честно призналась женщина.
– Это меня не волнует, – презрительно скривился дель Альканис и взглянул на пленницу немигающими змеиными глазами. – Главное, завладев вами, я сам получу удовольствие. Думаю, вскоре вы привыкните ко мне и даже найдёте это приятным. Как в своё время с пиратом, – усмехнулся маркиз и строго напомнил: – Надеюсь, вы и мне подарите сына.
Эстель в растерянности похолодела, но тут же нашлась:
– Но по закону этот ребёнок будет считаться сыном графа де Дюрана, – едко заметила она, и сеньор озадаченно нахмурился.
– Значит, мне как можно скорее надо покончить с капитаном Корбо, – мрачно проговорил он.
– Поторопитесь встретиться с ним, адмирал! – зло улыбнулась женщина. – Надеюсь, он прежде покончит с вами.
Сеньор Альканис нервно взглянул на пленницу и прошипел:
– Не рассчитывайте на это, моя милая. Я не позволю так просто избавиться от меня. И я не стану дожидаться смерти пирата, а сегодня же отправлю письмо в Испанию к епископу с просьбой о расторжении вашего брака с графом де Дюраном, – победоносно оскалился адмирал.
– Церковь не пойдёт на это, – неуверенно проговорила Эстель.
– Церковь пойдёт на что угодно! Тем более, когда речь идёт о браке с французским разбойником, – засмеявшись, самодовольно возразил сеньор. – Это лишь вопрос цены, – хмыкнул маркиз, и женщина с ужасом поняла: он прав. – А когда я покончу с капитаном Корбо, во владение его состоянием вступит ваш сын, который всецело в моих руках, – соврал дель Альканис и с удовлетворением заметил, как мать побледнела. Догадавшись, что ей до сих пор ничего не известно об истинном нахождении ребёнка, сеньор довольно усмехнулся: значит, он и дальше может манипулировать глупышкой. – И не надейтесь, что вашему капитану удастся отыскать Воронёнка! Ему придётся разгуливать по землям, принадлежащим испанской короне, а у меня повсюду есть глаза и уши, – желая добить мать, заявил он, и Эстель на самом деле совсем поникла.
