Ричер промолчал.
– Затем мы перешли к следующему этапу, – продолжала Эбби. – Они объяснили, что я должна заплатить неустойку и продемонстрировать мою искренность. Они принесли видеокамеру со штативом. Мне приказали встать прямо, выдвинуть вперед подбородок, а плечи отвести назад. И сообщили, что я должна получить сорок пощечин. Такова неустойка. Двадцать по правой щеке и двадцать по левой, а они заснимут все на камеру. Они сказали, что я должна выглядеть храброй и не плакать. И еще мне не следовало уклоняться, а предлагать себя смело и с желанием, потому что я заслужила наказание.
Ричер молчал.
– Они включили камеру, – продолжала Эбби. – Меня бил Данило. Это было ужасно. Открытой ладонью, но по-настоящему сильно. Полдюжины раз он сбивал меня с ног, а я должна была вставать, улыбаться и говорить: «Простите, сэр». И занимать прежнюю позицию добровольно и с желанием. А еще мне приказали вести счет. Один, сэр, два, сэр. Я не знаю, что было хуже – боль или унижение. Он остановился в середине. И сказал, что я могу прекратить наказание. Но тогда сделка будет разорвана. Мне придется покинуть город. Я ответила, что останусь. Он заставил меня громко повторить: «Пожалуйста, сэр, я хочу, чтобы вы продолжали давать мне пощечины». Когда он закончил, лицо у меня распухло и страшно покраснело, в голове звенело, во рту появилась кровь. Но сейчас я думаю о камере. Я уверена, что они снимали для Интернета. Иначе быть не может. Для порнографического сайта, посвященного насилию и унижениям. И теперь мое лицо там повсюду – и все видят, как мне отвешивают пощечины.
Ехавший впереди фургон Бартона начал тормозить.
– Хорошо, – сказал Ричер. – Данило. Хорошо, что я это знаю.
Глава 40
Зал, в котором выступали музыканты, находился в подвале широкого кирпичного здания, на приличной улице в трех кварталах от первых высотных домов центра. На первом этаже расположились кафе и бутики, другие заведения занимали остальные; всего их было двенадцать, с общим грузовым входом сзади, куда и направился Бартон. Ричер поставил «Линкольн» рядом, и они вместе перенесли всю аппаратуру к лифту. Следом подъехал Вантреска на «Ягуаре» и припарковался по другую сторону от фургона.
– Я с оркестром, – сказал Вантреска, когда вышел из машины.
Бартон и Хоган поехали с аппаратурой вниз на лифте. Ричер и Эбби остались на улице. Эбби спросила Вантреску про Шевиков.
– Они в отеле, – ответил Вантреска. – В номере на одном из верхних этажей. Далеко от всех и безопасно. Они приняли душ и прилегли отдохнуть. Я объяснил им, как работает обслуживание номеров. С ними все будет в порядке. Они показались мне неунывающими. Они слишком старые, чтобы быть снежинками
[10]. К тому же теперь они могут смотреть телевизор. И они счастливы. Но изо всех сил это скрывают.
Эбби отдала ему второй телефон украинцев. Тот, что Ричер не выбросил в окно. Вантреска прочитал цепочку последних текстовых сообщений.
– Им известно, что албанская группировка уничтожена, – сказал он. – Украинцы считают, что против них и албанцев действует организованная преступность русских. Они перешли на Положение Б. Усилили охрану. Занимают оборону. Они говорят: никто не пройдет. С восклицательными знаками. Очень драматично. Звучит как лозунг с плакатов Восточного блока.
– Есть упоминания Труленко? – спросил Ричер.
– Ничего. Предположительно, усиление охраны относится и к нему.
– Но они не прекратили с ним отношений?
– Об этом речи не было.
– Следовательно, они не могут остановить то, что он делает. Даже из-за войны с организованной преступностью русских. А это должно нам кое-что сказать.
– И что же?
– Пока не знаю. Ты заезжал в свой офис?
Вантреска кивнул, достал листок бумаги из заднего кармана брюк и протянул Ричеру. Имя и номер. Барбара Бакли. «Вашингтон пост». Код округа Колумбия.
– Пустая трата времени, – сказал Вантреска. – Она не станет с тобой разговаривать.
Ричер взял добытый у украинцев телефон. Набрал номер. Послышались гудки. Трубку кто-то поднял.
– Госпожа Бакли? – спросил Джек.
– Ее нет, – ответил голос. – Попробуйте позвонить позже.
Трубку повесили. Почти полдень. Середина дня. Они спустились на пустом грузовом лифте в подвал, где нашли Бартона и Хогана, устанавливавших аппаратуру. На сцене находились двое их друзей. Парень, игравший на гитаре, и женщина, которая пела. Раз в неделю они встречались здесь в обеденное время.
Ричер остался в тени. Помещение было большим, но с низким потолком и без окон. Зато имелись стойка бара, шедшая вдоль правой стены, прямоугольник паркетной танцплощадки, несколько стульев и столов и немного свободного пространства, где люди могли стоять. В зале уже собралось около шестидесяти человек, и зрители продолжали приходить. Мимо парня в костюме, сидевшего на стуле в дальнем левом углу. Не совсем швейцар. Скорее солдат, стоящий на посту у подножия лестницы.
Однако он исполнял ту же роль, что и типы в костюмах в других заведениях. Считать головы и выглядеть крутым. Крупный мужчина. Черный костюм, белая рубашка, черный шелковый галстук. В ближнем левом углу зала находились широкий коридор, ведущий к туалетам, пожарный выход и грузовой лифт. Именно оттуда они пришли. На потолке, на большом кольце были смонтированы разноцветные прожектора, все, как один, направленные на сцену. Другое освещение практически отсутствовало. Тусклый огонек пожарного выхода над входом в коридор и еще один над головой вышибалы.
Все хорошо.
Ричер отступил к сцене. Музыканты уже установили аппаратуру, и та тихонько гудела и жужжала. Бас-гитара Бартона стояла возле огромного усилителя. Все готово к началу выступления. За спиной Бартона находился запасной инструмент, на случай экстренной ситуации. Сам Бартон сидел за столом рядом и поглощал гамбургер. Бартон сказал, что оркестр получает бесплатную кормежку. Все, что они пожелают из меню в пределах двадцати долларов.
– А какую музыку вы будете играть? – спросил Ричер.
– В основном фоновую, – ответил Бартон. – Может быть, споем пару наших песен.
– Вы очень шумные?
– Если мы захотим.
– А люди здесь танцуют?
– Если мы захотим, – повторил Бартон.
– Тогда заставьте их танцевать во время третьего номера, – попросил Ричер. – И пусть музыка будет громкой. И чтобы все не сводили с вас глаз.
– Такие вещи мы обычно играем в конце.
– Мы очень спешим.
– У нас есть рок-н-ролльное попурри. Все под него танцуют. Пожалуй, мы сможем сыграть его пораньше.
