Похлопав монахиню по плечу, Кристин ободряюще улыбнулась: – Не печалься, сестра Иоанна, аббатиса всегда хотела побыстрее отойти к Христу. Смерть ее не страшит. Возможно, у изголовья нашей госпожи уже летают ангелы, и в подходящий час они заберут ее душу в рай, потом отнесут к Подножию Святого Трона.
– Аминь, аминь… Иди уже, не заставляй матушку ждать, – стуча грубыми, деревянными подошвами по мраморным плитам, Кристин миновала две ледяные галереи, и, постучав, наконец, зашла в личные покои больной. Это было единственным место в монастыре, где пылал очаг, а воздух искрился теплотой и уютом. Поклонившись, девушка уловила на себе измученный взгляд Джинет:
– Садись, дитя мое, садись возле камина, ты совсем замерзла, – опустившись на табурет, послушница покорно сложила руки на коленях:
– Вы хотели меня видеть, матушка?
– Да, но прежде, чем начать разговор, немного подкрепись, совсем исхудала, – бросив мимолетный взгляд на блюдце, наполненное сочными деликатесами, послушница лишь покачала головой:
– Простите, но я не смею… Это ваше.
– Оставь глупую гордость. Ешь, – обессилено, но уверено прошептала Джинет, с улыбкой наблюдая, как Кристин впилась зубами в румяный пирожок.
– С вашего позволения, я возьму еще несколько для сестер. Они также голодают.
– У тебя всегда было доброе сердце, девочка. Прости, что я заставляю всех вас мучиться от этих варварских условий, а сама сыта и нахожусь в тепле, – бледная руку настоятельницы впилась в холодную ладонь девушки: – Вы не заслуживаете такой жизни.
– Нет, матушка, не вините себя, ибо мы можем лишь благодарить вас за то, что вы открыли наши души для Господа. Да, пускай мы мерзнем и доедаем последние остатки пшеничной каши, мы счастливы, что можем служить Христу. Все ведь так было хорошо… Почему Всевышнему угодно призвать вас к себе? Что за болезнь вас сразила? – вымученная, блеклая улыбка скользнула по сухим губам мадам де Тиссандье, а в глазах внезапно блеснули слезы:
– Нет, это не болезнь, – дрожащая рука женщины потянулась к маленькой шкатулочке, на дне которой лежал флакон с темной, почти черной жидкостью: – Это яд… Тот самый, которым меня отравили неделю назад, – тихо вскрикнув, Кристин вмиг зажала ладонью рот, с непониманием и страхом поглядывая на Джинет:
– Нет, матушка, это не может быть правдой. Вы просто устали, поспите, и тогда ясный разум вернется к вам, – послушница поднялась и направилась к двери, но настоятельница уверенно схватила ее за руку, принуждая сесть.
– Ты думаешь, что я старуха, лишившаяся трезвого ума? – с насмешкой проговорила аббатиса, и, приподнявшись на локтях, внимательно посмотрела в серые глаза девушки: – Ты должна мне поверить, Кристин, ибо это – правда, и если ты ее не примешь, то…плата будет слишком высока. Этот яд опасен, но, чтобы сразу уничтожить жертву, нужно вылить весь флакон. Мне же дали лишь трое смертельных капель, что медленно разъедают меня изнутри, – слова монахини прервал надрывный, глубокий кашель, а по губам заструилась тоненькая струйка пенистой крови: – Я чувствую, время пришло… Смерть уже ходит в этой комнате, стоит, ждет… Но, прежде чем отправиться в последний путь, я хочу, дабы ты кое-что сделала, – Джинет, улыбнувшись, вложила в руку девушки флакон: – Возьми его, и пусть он всегда будет с тобой. Я знаю, ты не способна причинить кому-то вред, но, может быть, настанет время, когда нужно бороться за свою жизнь. Этот яд попадет либо к врагам, либо к тебе. Когда ты поймешь, что выхода нет, пей, пей его до дна, и на последних секундах молись, чтобы Христос простил твои грехи. Кристин, тебя ожидает опасная жизнь, залитая кровью и слезами, но я верю, что ты выстоишь. Вот, это также возьми и поклянись, что прочитаешь это после моей смерти, – Мария, вздрагивая, сжала в ладони свернутое письмо, и продолжала непонимающе смотреть на аббатису. Внезапно женщина захрипела и бессильно опустилась на подушки, тихо стоная от боли: – Я знаю…как вам тяжело, и будет еще хуже после моей смерти. Новая…настоятельница имеет право вступить в должность только по истечению сорока дней после смерти предыдущей, все это время о монастыре заботится аббат. Но, Кристин, пообещай, что даже если вы будете умирать от голода и холода, не обратитесь к Севастиану Морэю. Он не должен знать о моей кончине, пока под покровительство обитель не возьмет другая. Этот человек очень опасен, девочка моя, – открыв рот в беззвучном крике, женщина, схватив послушницу за руку, сдавленно прошептала: – У меня есть тайна…, тайна твоего рождения, о которой больше никто не знает… Если я не открою ее сейчас, то унесу в могилу, а я этого не хочу. Кристин, на самом деле ты не безродная сирота, у тебя есть мать, богатая, уважаемая леди. Четырнадцать лет назад тебя не оставили у порога монастыря, как ненужную вещь. Я солгала, и Господь покарает меня за это… Кристин-Мария, та женщина непросто отдала тебя мне, но и обеспечила деньгами и пропитанием на достаточно долгий срок. Я приняла четыре мешочка золотых монет, две шкатулки с редкими украшениями, но, вместо того, чтобы вложить все это в твое воспитание, я отдала в общий фонт монастыря, а ты росла, как обыкновенная, осиротевшая послушница. Обитель уже идет на дно, ты должна вовремя покинуть его, – Джинет вновь закашлялась, но на этот раз по подбородку женщины текла алая, густая кровь: – Ты принадлежишь к роду… – оглушающий хрип вырвался из груди несчастной, а ледяная, влажная рука замерла в ладони Кристин. Девушка знала: это конец, и нового начала не будет. Настоятельница покинула этот свет, забрав с собой и роковую тайну, что могла изменить жизнь послушницы.
Горло девушки сдавил спазм, до дрожи захотелось зарыдать, уткнувшись в грудь покойной, женщины, что создала из развалин монастырь, переживший при ней свои лучшие годы. Кристин незаметно смахнула с глаз слезы, и, опустившись на колени, стала проникновенно молиться перед серебряным, тяжелым распятием. Ее постоянно учили, что лишь глупцы противятся воли Господа, лишь они оплакивают усопших, будто от этого они воскреснут. Настоящие христиане постоянно молятся, умоляют Бога принять души ушедших в рай. Молитва – это единственная вещь, в которой стоит искать утешения, только она способна вернуть на круги своя заблудшие сердца и недостойные мысли.
«Всевышний, прими душу рабы своей в рай да прости все грехи, совершенные ею. Аминь», – перекрестившись и припав горячим губами к распятию, девушка еще несколько минут просто молчала, воскрешая в своей памяти моменты из беззаботного детства. Кристин не могла вырвать из своего сердце картины счастья, спокойствия, умиротворенности. Джинет научила ее латыни, основам Библии, помогла сделать первые шаги навстречу Господу, вложила в душу любовь ко всему христианскому. Мария тихо застонала, вспомнив, как зимними вечерами настоятельница звала ее к себе и, посадив на колени, читала строки из своего молитвенника, потом рассказывала истории из жизни Иисуса Христа. Девочка все впитывала в себя, достойно выстаивала долгие службы, молилась и постилась наравне с взрослыми. Казалось, это было так недавно, что стоит лишь протянуть руку, и счастье вновь ляжет на ладонь. Буквально два года назад монахини не умирали от недостатка лекарств, не мучились от голода, не засыпали навсегда, убаюканные пронзительным холодом. Кристин не знала, почему их обитель разорилась, потеряв все содержимое казны, не понимала бездействия со стороны епископа. Разве не его обязанность содержать созданный монастырь, разве не он должен заботиться о нужном количестве тепла и пищи?
