– Не строй из себя глухую! – резко вскрикнула Эмили: – Ты выйдешь замуж за Жака Флоренса, это мое решение и ты ему подчинишься!
– Твое решение? Да как ты смеешь…
– Молчи! Перед тобой сестра-наместница!
– Нет, я не собираюсь кориться твоим прихотям! Я устала молчать, страдать в одиночестве, лить слезы в своей убогой кельи, а потом выходить и с непринужденной улыбкой отвечать на вопросы сестер! Мне надоела эта пустота в сердце! – обреченно усмехнувшись, Кристин одним движением извлекла из-за пояса небольшой кинжал и приставила его к горлу: – Либо ты прикажешь меня убить, либо это сделаю я сама! – округлив глаза, Эмили молча наблюдала, как по запястью послушницы течет алая струйка крови. Девушка никогда не думала, что обитель – это и есть сердце Марии, она им живет, им дышит и покинет его стены лишь с тем, кто заполнит место в ее душе. Разве монахиня может любить?… Впервые Эмили столкнулась с какой-то роковой смиренностью и отчаянием.
– Отдай мне нож, пожалуйста, отдай, – тихо шепча эти слова, англичанка аккуратно подходила к дрожавшей девушке. Внезапно раздался лошадиный визг и скрип открывающихся ворот, что заполнил щемящую тишину. Вздрогнув от неожиданности и лихорадочно взглянув в единственное крошечное окошко, Кристин не заметила, как Эмили подошла к ней вплотную и с силой вырвала кинжал: – Смерть – не выход. Пора уже понять это. Ты всегда была склонна к меланхолии, замкнутость, отрешенность от всего мира, холод и пустота, созданная только тобой… Никто не может пробить лед в твоем сердце, и Жак, поверь мне, этого не сделает, просто я надеюсь, что рядом с ним ты расцветешь, вновь задышишь. Идем. В обитель пожаловали гости, я не хочу из-за тебя опоздать. Либо ты пойдешь по своей воле, либо за тобой придут мои люди, – словно бесчувственная мумия, Кристин вложила свою ледяную руку в протянутую, открытую ладонь наместницы и позволила ей увести себя из пасмурной темницы.
Жмурясь от белоснежного снега, что резал глаза, Мария шла вслед за Эмили, стеклянным взглядом окидывая до боли знакомые, родные домики, прижатые друг к другу и укрытые зимним покрывалом. Главное здание обители, сооруженное из старого, серого камня, было одновременно темницей и домом для девушки, где она сделала первые шаги, ощутив маленькими ступнями тепло, покрытых коврами, полов, где учила первые буквы, читала, писала, молилась, где росла и превращалась в веселого, но умного и послушного ребенка. Потом вереница невзрачных, но не менее теплых и близких сооружений: столовая для бедняков, лечебница, наполненная едкими ароматами трав, высокая часовня, слышавшая миллионы сердечных, искренних просьб к Всевышнему, огромная кухня, где, не покладая рук, трудились сильные и пышные кухарки, наконец получившие долгожданные продукты, дом для приемов иноземных гостей, вмещавший в себя целых десять комнат! Кристин не знала мира за этими стенами, но уверенно шла навстречу судьбе.
Впереди уже мелькали железные ворота, но вдруг, привлеченная какой-то неизвестной силой, Кристин обернулась и встретилась взглядом с молодой, обворожительной девушкой, чьи зеленые глаза впились в лицо послушницы, подобно змеям. Молодые женщины просто стояли, и лишь когда Эмили грубо схватила Марию за руку, девушка очнулась и заметила, что незнакомку окружает живое кольцо из слуг и стражников, а сама она одета по последней придворной моде. Возможно, какая-то английская миледи, приближенная к трону… Кристин хотела присесть в реверансе, но сестра-наместница грубо вывела ее за пределы обители, и лишь когда величественные здания оказались за воротами, злобно прошипела: – Кто ты такая, что смеешь смотреть в глаза самому члену династии Плантагенетов? Эта дама – Джоанна Вудсток, в чьих жилах течет благородная, королевская кровь! Дурочка! Благодари Господа, что хоть кто-то захотел полакомиться твои худосочным телом! – Мария молча проглотила обиду, и, как будто не слыша унизительных оскорблений, продолжала идти рядом с раскрасневшейся, нервной Эмили.
Ледяной ветер беспощадно ласкал лицо, губы трескались на пронзительном морозе, но женщины продолжали уверенно двигаться по одинокой тропинке, окруженной заснеженными зарослями. Наконец показался небольшой, но уютный дом, погрязший в болезненной тишине. Эмили прислушалась. Жака не было поблизости, неужели он ее обманул? Ощущение безвыходности захлестнуло англичанку. Кристин после всего случившегося не может вернуться в монастырь и единственный выход: убить ее. Если об этом узнает Фарфоровый Епископ, он не пощадит несчастную рабыню, отберет все, что дал, а девушка безумно хотела познать всю роскошь и богатство королевского двора.
Внезапно раздался треск поломанной ветви, и, ничего не поняв, Кристин повалилась на землю, придавленная грубым, огромным телом. Воздух резанул пронзительный крик Эмили, чьи руки назад заломили два незнакомых, высоких мужчины, скрытых под черными плащами. Вопящую англичанку бросили в крытую повозку, вскоре скрывшуюся за поворотом дороги. Но Мария продолжала лежать на заснеженной земле, вздрагивая от каждого порыва ветра. Мороз скользил по коже, голова, казалась, стала ватной и неподвижной, но вдруг все чувства притупились, а на губах заиграл сладковатый привкус какой-то бесцветной жидкости. Кристин сделала судорожный вдох, ощущая, как все внутри наливается горячим теплом. Звуки превращались в отдаленный, смешанный гул, тело словно поднималось до неизведанных, но суровых глубин. Погрязшая в трясине призрачных мыслей, Кристин медленно проваливалась в болезненную тьму.
* * *
Эмили содрогнулась от грубой пощечины, боязливо взглянув на возвышающуюся Гертрудис. Девушка и предположить не могла, что каждый ее шаг, каждое действие строго диктует именно Фарфоровый Епископ и отклонение от его воли – огромный грех, за который придется расплачиваться. Сидевшая на грязных лохмотьях в крохотной, дурно пахнущей комнатушке, англичанка чувствовала себя сломленной птичкой, ничтожеством, жалкой пленницей.
– Я предупреждала тебя, девчонка, говорила, что не следует идти наперекор господам. Ты не послушалась, сделала по своему, и теперь заплатишь за своеволие. Все, что у тебя есть – дешевая жизнь, и отобрать ее – слишком легко. Я сделаю так, что каждый день ты будешь умирать, но каждое утро – болезненно воскрешать. Ты сама станешь искать смерть…
– Прошу, не надо! – надрывно вскликнула Эмили, упав в ноги злобной мадам Осорио: – Я сделаю все, клянусь, только не мучайте меня, умоляю! – крепко схватив наместницу за плечо, испанка резко ее подняла, взглянув прямо в глаза:
– Я пощажу тебя, но не из-за глупых просьб. Ты еще не доделала начатую работу. Мой человек отвезет тебя обратно в монастырь, где ты обязана попасться на глаза Джоанны и сделать все, чтобы она поверила в близкое родство. Став «сестрой» этой девчонки, ты откроешь для нас путь к королю, а это очень важно. Иди, – благодарно улыбаясь, Эмили направилась к двери, но внезапно остановилась:
– Кристин… Вы ее…
– Иди! – вздрогнув от вскрика испанской рабыни, девушка поплелась к выходу, тогда как мадам Осорио направилась в камеру Марии.
Девушка лежала на полу, укрытая смятыми покрывалами. Так называемая камера представляла собой лишь пустое помещение, наполненной сыростью и вонью. Волосы с запекшейся кровью разметались по полу, оставляя там алые следы, а бледное лицо с желтыми пятнами напоминало физиономию покойника. От каждого вздоха грудь послушницы нервно подрагивала, а из-за рта слышался хриплый свист. Присев на корточки, женщина провела рукой по шее невольницы, тщательно ощупывая пульс.
