– Нет! Нет! Отпустите меня! Сестра! Олдонза! Нет! – окровавленное тело малышки потащили к повозке, нагроможденной сундуками. Гертрудис рвалась к бессознательной, едва живой девочке, но корсар не пускал ее, придавив всем телом и жадно осматривая огромными глазами. Внезапно девушка поняла, что эти негодяи не прикоснутся к ней, ибо девственность ценится очень высоко и любой пират может выгодно продать невинную пленницу на восточном рынке. Но, увы, испанка ошиблась… Все трюмы вражеских кораблей до отказа набиты молодыми, здоровыми красавицами, повозки ломятся от награбленных драгоценностей, а похоть все еще не удовлетворена.
Завопив, словно раненный зверь, Гертрудис впила свое ногти в могучие плечи негодяя, но протест пленницы лишь разжигал бушующую страсть в каменном сердце корсара. Почувствовав, как разорванная ткань платья заскользила по бедрам, леди Осорио издала последний крик, но вскоре бессильно замерла под грубым телом пирата.
Очнулась несчастная лишь тогда, когда судно медленно плыло по спокойной, умиротворенной реке. Брошенная в трюм к другим рабыням, Гертрудис слышала обреченные стоны и рыдания, душераздирающие вопли и слабые причитания. Все те девушки, с которыми испанка разделила свою детство и юность, внезапно стали чужими, холодными, отрешенными. Никто из невольниц не знал, куда их забросит беспощадная судьба и лишь нескольким повезло. Их, необыкновенно красивых дам, сразу купил какой-то богатый господин в подарок брату. Теперь тела дорогих наложниц не содрогнутся от побоев, а будут чувствовать лишь страстные прикосновения хозяина. Девушек высадили на берегу, и сразу к ним подошел высокий, статный мужчина, тонувший в шелковых одеяниях. Леди Осорио была одной из купленных рабынь… Купаясь в лучах жаркого солнца, замученная, похудевшая, грязная невольница стояла перед властным повелителем, чувствуя на своей коже его похотливый, требовательный взгляд.
– Эта девчонка меня не устраивает. Мой братец любит пышных, страстных, опытных любовниц, а эта еще совсем ребенок, сгодиться лишь для работ на плантациях. Либо я куплю ее за полцены, либо забирай обратно, – Гертрудис, подобно безмолвной, неживой мумии, просто стояла, позволив работорговцу снять с себя грязное, рваное платье. Грубая ткань заскользила по дрожащим ногам, обнажая перед внимательным взглядом господина юное тело рабыни: – А она неплоха… Даже очень… Светлая кожа, упругие ягодицы, тонкая талия… лишь грудь маловата, – испанка едва сдержала в себе протестующий крик, чувствуя, как шершавые ладони богача коснулись ее живота, потом опустились на бедра: – Очень жаль, что этот прекрасный животик будит голодать, а спина познает удары кнута. Что ж, на все воля Божья, – хищно усмехнувшись, подлец дал громкие, повелительные приказания своим слугам: – Свяжите ей руки и ноги, на лицо опустите мешок, а тело оставьте обнаженным, пусть привыкает к палящему солнцу, – Гертрудис с отчаянной усмешкой подумала, что хуже уже не может быть, но, увы, ад только начинался.
Первую ночь пленница провела в сыром, холодном подвале вместе с остальными рабынями. На удивление, средь невольниц Гертрудис оказалась самой старшей, и юные, хрупкие девушки смотрели на нее с опаской и отрешенностью. В грязных лохмотьях, с растрепанными волосами и бледными лицами, несчастные прижимались друг к другу, пытаясь сохранить хрупкое тепло. Уставшая и вымученная, леди Осорио сразу же придалась сну, но утро у рабынь начинается рано…
Город еще пребывал в царстве Морфея, звезды, казалось, светили еще сильнее, дул прохладный, ночной ветерок, а пленницы уже были на ногах. Пошатываясь от слабости, девушки поплелись вслед за тучным, невысоким мужчиной средних лет.
– Когда мы сможем поесть? – тихо спросила испанка у темноглазой, красивой девочки, чьи волосы разметались на ветру, подобно грациозным змеям. Рабыня лишь с опаской огляделась по сторонам:
– Молчи, если услышат, накажут. Нам приносят еду раз в день, ближе к вечеру. Сейчас нас ведут на плантации, где мы проведем весь день без крошки во рту. Это очень тяжело, но мы привыкли. Хотя, многие девушки умирают прямо там, я неоднократно видела свежие трупы, разлагающиеся на солнце. Их никто не убирает, – желудок Гертрудис вновь скрутило, но девочка лишь хладнокровно положила ладонь на руку рабыни: – Терпи, тебе придется видеть и не такое. Это жестоко, но мы не можем противиться своему хозяина, иначе он нас убьет, – обреченно вздохнув, молодая женщина бросила затуманенный взгляд на худых, слабых рабынь, едва передвигавших ноги. Гертрудис не знала, как эти хрупкие создания выдерживают весь ужас рабства, но, возможно, скоро и она сама привыкнет и смирится.
К сожалению, не привыкла, не смирилась… Леди Осорио просто не понимала, как можно вот так беспощадно, жестоко обращаться с девушками. Какой толк хозяину в том, что рабыни просто станут умирать? Слова молоденькой пленницы оказались сущей правдой. Гертрудис каждый день видела ужасные смерти, больных и немощных, видела, как молодые, красивые женщины укрывают своими телами грубую траву, как издают предсмертные крики и проклятия. Девушка и сама бы давно испустила дух, но ее подпитывала жажда отмщения всем тем, кто сделал из нее просто безмолвную вещь. Голод становился частью каждой невольницы, уже никто не ждал вечера, ибо подаваемая пищи годилась лишь для животных: червивая чечевица и ломоть сухого хлеба. Воду не давали, рабыня могла напиться лишь во время одноразового обмывания перед сном.
Гертрудис стала замыкаться в себе, улыбка давно сошла с бледного лица, душу захлестнуло отчаяние, но именно оно помогло девушке разорвать оковы рабства.
Боль от такого жалкого существования глубоко впивалась в душу невольницы и рана не заживала даже перед смертью. Юная Жюлиет, бывшая когда-то первой красавицей Ангумуа
[28], и не выдержавшая всех страданий, решила укоротить себе жизнь, но перед этим уничтожить плантации, залитые кровью и слезами невинных девушек.
Суровые надзиратели ни на шаг не отходили от рабочих, но раз в год отмечался единственный праздник для рабынь, созданный ненавистным господином. 20 июля, в самый разгар лета и жары, надсмотрщики покидали свои посты, позволяя невольницам насладиться безмятежным днем. Кто бродил по владениям, кто отдыхал в тени деревьев, понимая, что с завтрашнего дня начнется продолжение ада. Только Жюлиет осталась на плантациях… Девушка не понимала, что делает и очнулась лишь от горького привкуса во рту. Вся земля, до единой травинки, отдавалась беспощадному огню, что расширял свои владения все больше и больше. Сама поджигательница с перерезанным горлом лежала в самом центре, позволяя беспощадному пламени поглотить ее труп.
Обезумевшие рабы пытались всеми силами потушить пожар, уничтожающий все долгожданные плоды, и, воспользовавшись суматохой, Гертрудис все же решилась убежать. Испанка знала, что за этими массивными, распахнутыми воротами ее ждет только скитания и одиночество, но рабство, длившееся для несчастной уже три года, должно закончиться.
Острые камни впивались в нежную кожу, царапали до крови, покрывались пролитой алой жидкостью, ноги соскальзывали с узких тропинок, тело, словно бездыханная вещь, колыхалось на ветру. Леди Осорио, облаченная в рванное, темное платье с кровавыми пятнами, хваталась ледяными руками за выступы, пытаясь не бросать лихорадочные взгляды вниз, в ядро бездны… Огромные остроконечные скалы представляли собой настоящую могилу для глупых путников, и Гертрудис внезапно поняла, что, убегая от смерти, оказалась в ее ловушке. Полная луна, окруженная извилистой сеткой звезд, наблюдала за бесплотными стараниями молодой, несчастной беглянки, и, казалось, даже радовалась ее неудачам. Лишь шаг… Испанка издала оглушающий вскрик, легкие резанул холодный ветер, а дрожащее тело почувствовало под собой острые шипы. Возможно, падение не смертельно, но спина покрывается алыми потеками, а шипы будто проникают все глубже, направляясь к самому сердцу.
