Он на коленях прополз вокруг тела слона и обыскал пол. Под обломками одной из створок двери он нашел то, что искал. Масрук аль-Атар лежал, погребенный между деревом и камнями. Его тело было раздавлено тяжестью слона. Тюрбан упал с головы Масрука, и длинные волосы свисали ему на глаза. Араб взглянул на Танкмара. В его глазах горело безумие.
– Твоя Вальгалла примет тебя, сын пустыни, – сказал Танкмар.
– Справедливость! – прохрипел Масрук. – Я требую справедливости.
Сначала Танкмар ничего не понял. Неужели араб хотел, чтобы он избавил его от мучений?
А затем он сообразил. Масрук обращался не к нему, саксу, и ни к кому другому в церкви. Он говорил со своим богом. Танкмар оглянулся в ожидании, что сейчас позади него возникнет великий Аллах. Однако в церкви ничего не было видно, кроме дыма и разрушений.
Масрук продолжал бормотать. Его язык путал франкские и арабские слова. Однако затем взгляд араба прояснился, и он внимательно посмотрел на Танкмара, как в тот день, когда мужчины первый раз встретились в генуэзской таверне:
– Скажи мне, где я сбился с пути, раб? Я действовал по воле Аллаха. А теперь я, один из самых верных слуг единственного бога, умираю в храме неверных.
Танкмар вспомнил о споре между Масруком и Исааком и о том, как старый еврей пытался убедить араба, что все люди служат одному и тому же богу. Если Исаак был прав, то эта церковь также была родным домом бога иудеев, как и домом бога мусульман. Танкмар хотел было открыть Масруку эту последнюю истину, но не решился и промолчал.
– Справедливость, – прошептал араб еще раз.
И умер.
Танкмар снял с мертвеца амулет. Словно чудом украшение осталось целым, его блеск отражался в каплях дождя, падавшего на него, и многократно преломлялся. Зажав половину птицы в кулаке, Танкмар поковылял назад к женщинам, которые все еще стояли возле слона. Блеск в обсидиановых глазах великана почти угас. И таинственного низкого гула Танкмар уже не слышал. Он показал Абулу Аббасу амулет, надеясь, что слон успеет увидеть, что его желание выполнено. Затем он положил украшение на конец хобота, который теперь был таким же неподвижным, как и все тело. Снова переведя взгляд на слона, Танкмар увидел, что огромное животное умерло.
Абул Аббас достиг цели своего путешествия.
Когда люди императора вырвались из разрушенного дома Божьего, Гунольд взял ноги в руки. Здесь больше ловить было нечего. Его соратники лежали на земле перед церковью в собственной крови. Император остался жив, и теперь он был недостижим для одного-единственного противника. Герцоги, а их выжило около дюжины, срывали злость на раненых носителях ряс. Гунольд бросился бежать. Однако сбежать незамеченным теперь было трудно и слишком поздно. Трое франков преследовали его по пятам, а напряжение прошлых часов, казалось, окрыляло их.
Гунольд даже не пытался петлять или прятаться в темном уголке монастыря. Он изо всех сил несся по главной дороге, которая вела к главным воротам Санкт-Аунария. На открытой местности он легко оторвется от преследователей. Тяжеловооруженные франки на открытой местности были такими же малоподвижными, как киты, выброшенные на берег. Уже сейчас одетый в легкую одежду монаха Гунольд имел существенное преимущество перед с трудом бежавшими за ним воинами.
Какое облегчение испытал Гунольд, увидев, что ворота открыты, и как же он испугался, обнаружив, что его там уже ждут. Этот единственный человек охранял вход в монастырь. И он стоял на коленях перед изувеченным трупом.
«Странно, – подумал Гунольд, увидев мертвеца, – я ведь сегодня никому не приказывал надевать арабскую одежду». Но у него уже не оставалось времени на то, чтобы довести эту мысль до конца. Человек перед воротами не двигался. Он был большой и толстый, и потрепанная повязка закрывала его левый глаз. Явно невооруженный, он ожидал Гунольда скорее с любопытством, нежели с враждебностью.
Поскольку охранник на воротах даже не собирался задерживать его, Гунольд хотел только одного – проскочить мимо на свободу. И тут он взглянул в глаз чужака и окаменел от ужаса.
Покрытые следами от оспы щеки, сросшиеся брови, толстые губы – сомнений не оставалось. Перед ним стоял работорговец Грифо, выброшенный судьбой на берег в этот решительный момент. Гунольд остановился, словно парализованный. Это был тот самый Грифо, который купил его у родного отца и мучил каждую ночь, пока его детская душа не погибла. Тот самый Грифо, который отнял у него настоящую, его собственную жизнь и обменял на паршивое существование в лапах архиепископа Хильдебальда.
Гунольд схватил работорговца за руку в безумном страхе, что этот жирный мешок убежит от него. При этом он сам был в бегах. Он бросил на отставших преследователей высокомерный взгляд. Гунольд еще мог бы убежать от них. Сначала через ворота, а затем подальше отсюда, на широкие просторы Септимании и дальше, за ее границы. Может быть, ему еще удастся бежать в Арль.
– Отпусти руку, ты, крыса, или я вспорю тебе брюхо! – Голос Грифо за все эти годы едва ли изменился. И так же мало изменились его манеры.
Гунольд вцепился в него еще сильнее, не обращая внимания на попытки Грифо вырваться из хватки его железных пальцев.
Он уставился на свою жертву демоническим взглядом змеи, которая гипнотизирует кролика перед укусом. Он искал в уцелевшем глазу Грифо знак, что тот узнал его, однако в нем не было ничего, кроме страха и ненависти – единственных чувств, которым научил его работорговец.
Когда его настигли вооруженные франки, Гунольд уже во второй раз вытаскивал свой меч из толстого брюха Грифо. Массивное тело сползло на землю, и кровь фонтанами лилась из тела умирающего.
Гунольд бросил свой меч и облегченно вздохнул, наблюдая, как лежащий на земле Грифо пытается заткнуть пальцами колотые раны в животе.
Когда франки разбили его лицо до неузнаваемости, Гунольд все еще слышал стоны подыхавшего рядом с ним толстяка. Он искривил рот в ухмылке и выплюнул кровь вместе с зубами. Наконец-то он сможет начать новую жизнь.
30
Имма вышла из темноты главного зала на слепящий свет низкого зимнего солнца. Снег лежал на резиденции епископа Арля, укрыв крыши, дороги и площади белым покрывалом. Она плотнее запахнула на плечах одежду, выдохнула в ледяной воздух кристаллики снега и подняла глаза на Саудрата, шедшего рядом с ней.
– Значит, они все закончат жизнь на веревке.
Граф, не говоря ни слова, вздернул подбородок и указал пальцем на ворота дворца. Перед въездом плотники сооружали какую-то конструкцию. Виселицу. Достаточно длинную для двадцати осужденных преступников.
Имма схватилась за руку Саудрата. Ей не доставляло никакого удовольствия видеть Хильдебальда, Гунольда и их соучастников перед императорским трибуналом в заляпанных власяницах, обезображенных пытками и скулящих о сохранении им жизни. Однако вместе с тем она не испытывала сочувствия к подлым убийцам. Это просто чудо, что люди императора вообще оставили их в живых, после того как в Санкт-Аунарии спаслись из горящей церкви. Да, смерть была справедливой карой для этих предателей. И обвинения, которые она, Имма, смогла выдвинуть в зале против Хильдебальда и Гунольда, разоблачили все клятвы обвиняемых как лживые.
