Это было только начало.
Бернвин был заблудшей душой. Ей удалось вынудить его раскрыть свою сущность, и тем больше Имма понимала, что фальшивый Христос был созданием больного духа, который заслуживал скорее сочувствия, чем гнева.
Откуда Бернвин родом и сколько ему лет, узнать от него было невозможно. Скорее всего, он и сам этого не знал. Он действительно считал себя Спасителем, и лишь иногда из-под маски выглядывало его настоящее лицо. Он с готовностью рассказал о своих успехах в образе Иисуса Христа – истории, от которых у монахини от ужаса по спине побежали мурашки. В Санкт-Альболе любая послушница, которая решилась бы высказать хотя бы подобие таких мыслей, была бы палками изгнана из монастыря. Бернвин бродил по стране, выдавая себя за Христа. Чаще всего он странствовал вдоль больших рек, потому что там он находил пропитание и жилище. В маленьких селах или хуторах, возле хижин рыбаков и лодочников он выступал в роли воскресшего Мессии и провозглашал конец света. Городов он избегал.
– Там слишком много фарисеев, – сказал он.
Имма перевела его слова для себя так: «Слишком много просвещенных христиан, которые сразу раскусили бы твои фокусы».
В сельской местности все было иначе. Там вера в Бога еще носила архаические черты. Триста лет прошло с тех пор, как Хлодвиг, первый король франков, дал окрестить себя, однако до сих пор люди были привязаны к старым ритуалам. Они встречали Бога не в церкви, а под деревьями, у родников или на камнях – в местах, где столетиями до этого проходили культовые собрания. Молиться Христу или Донару – для многих из них было все равно. Они признавали церкви, но как место собраний, как деревянные храмы, в которых почиталось чужое им существо – Бог христиан. Можно ли было упрекать их в неверии?
Имма видела своими глазами, как сотни военнопленных вели на насильственное крещение. Они стояли пред выбором: вера или смерть. Лишь немногие предпочли смерть. Большинство из них со скрежетом зубовным вошли в крещенскую купель как язычники, а вышли оттуда уже как христиане. То, что святая вода просветила их сердца – в этом Имма весьма сомневалась. В душах всех этих насильственно обращенных в иную веру людей продолжали жить старые боги. Лишь лицо их изменилось за столетия. На диком теле Донара сейчас виднелось лицо Господа. Христианство в империи Карла Великого было ничем иным, как просто химерой.
Когда-то Имма видела кладбище, на котором верующие христиане установили надгробные камни. Памятники из базальта с выцарапанными на них распятиями или Андреевскими крестами. То же самое кладбище два года спустя стало некрополем язычников. Надгробные камни были вырваны из земли и, разбитые, валялись там же. Покойников больше не хоронили головой на запад и, кроме того, им стали класть в могилу запрещенное приданое, дабы они в царстве мертвых не были вынуждены отказываться от привычной роскоши.
Спустя несколько лет посетив ту же деревню, на кладбище она снова увидела надгробные камни, предметы, опускаемые в могилу с покойником, стали считаться богохульством, а мертвецы снова покоились головами на запад. И так происходило почти везде. Христос был всего лишь одной из альтернатив среди многих других.
В деревянной церкви неподалеку от Санкт-Альболы Имма натолкнулась на подобный феномен. Божий дом был сооружен на краю помещичьей усадьбы. Ее владелец поставил задачу построить церковь перед ремесленниками из окрестных сел и остался доволен результатом. Поместье с собственной церковью – где еще такое бывало? Однако среди токарей и столяров, которые отвечали за украшение колонн внутри церкви, наверное, затесался какой-то сакс. А как же иначе можно объяснить то, что капитель одной из деревянных колонн была украшена лицом одноглазого бога Донара, вместо того чтобы изображать апостола Петра? Да, и хуже того – Донар сверху показывал язык ничего не подозревающей церковной общине.
Мир веры был словно чан с поддельным вином, и Бернвин плавал в нем, словно крыса. Переодетый во Христа, он неожиданно появлялся на полях, перед дворами и в тавернах и разыгрывал перед людьми то, что приходило в голову. В тавернах он предпочитал изображать нападение на храм. При этом он вел себя словно дикий: опрокидывал кружки или же опорожнял их одним глотком, воровал у посетителей кашу, жадно пожирал ее и жаловался на чревоугодие людей, которые должны были благодарить его, потому что он спасал их от греха. Это срабатывало почти всегда. Неудивительно, потому что все, чего хотел Бернвин, была еда и пристанище. И он получал их. Если Бернвин убеждал деревенских жителей в том, что он настоящий Христос, возникали споры и даже драки за право накормить и приютить Спасителя.
Когда же он подвергался осмеянию как шарлатан и в него даже летели камни, Бернвин пускал в ход свою козырную карту – мученичество. На этот случай он таскал с собой пеньковую веревку. Он надевал себе на шею петлю, другой конец веревки забрасывал на ветку и заставлял двоих или троих зрителей поднимать себя вверх до тех пор, пока он не умрет.
Конечно, он не умирал на самом деле. Благодаря аномалии своего телосложения, а именно образованию хрящей в области шейных позвонков и вытяжению позвоночника, он мог выдерживать давление удушавшей его петли некоторое время, пока у него не кончался запас воздуха. Правда, успех зависел от быстроты, с которой толпа опускала его вниз и освобождала от петли, однако этот риск он учитывал. Тогда он на некоторое время притворялся мертвым – до тех пор, пока был уверен, что все внимание собравшихся приковано к нему, а потом демонстрировал чудесное воскрешение. Это убеждало даже последних сомневающихся.
Бернвин утверждал, что всего лишь хотел немного испугать Имму и Аделинду. Он сначала обшарил повозку, но не смог найти ничего съедобного. И тогда он пришел к выводу, что женщины, может быть, разрешат ему принять участие в поедании жаркого из зайца, запах которого распространился по лесу.
– Так, мы, многие, есть одно тело, ибо все причащаемся от одного зайца. – Если Бернвину удавалось пустить в дело хотя бы одну из своих перевранных цитат из Библии, его глаза расширялись от радости, в то время как взгляд Иммы мрачнел.
Уже наступил день, а Бернвин все еще стоял, привязанный веревкой. Дождь лился на троих людей. Облетевшие деревья беспрепятственно пропускали воду вниз, и вскоре уже целые потоки воды текли по земле, превращая последние сухие участки покрытой дерном земли в грязь.
Аделинда, кряхтя, поднялась на ноги. Чтобы прогнать сон, она сделала несколько шагов вокруг кострища, в котором дождь уже размочил пепел:
– Мы должны отправляться в путь, сестра Имма. Так что же нам теперь делать с этим дураком?
– Он поедет вместе с нами.
– Что? Вы в своем уме? Мы сами не можем прокормить себя, а вы хотите кормить еще один лишний рот? Тем более рот умалишенного? Зачем?
Имма уже занялась распутыванием узлов на Бернвине.
– Во-первых, этот человек без нашей помощи умрет. Если не от голода, то от петли, которую он сам набросит себе на шею.
Она развязала веревку и сняла ее с пленника.
