У Иммы от злости перехватило дух. Она выдернула руку из ослабевшей хватки и влепила Вале звонкую пощечину. Герцог отлетел в сторону, зрители засмеялись. Имма попыталась вырваться из хватки воинов, однако крепкие руки, словно щупальца, обхватили ее грудь и плечи.
Вала выхватил у одного из крестьян факел из рук и страшно скривил лицо. Затем он снова повернулся к Имме:
– Вы хотите смерти вашего друга? Тогда смотрите сюда! – Прошипел он и поднял факел повыше.
Смоляной светильник бросал дрожащие тени на дерево. Бернвин уже почти не сопротивлялся веревке, которая глубоко впилась в его горло. Его глаза вывалились из орбит, словно перезревшие черешни. Лишь только ноги дергались, словно проделывая дыры в воздухе. Моча стекала по ногам на землю. Через несколько мгновений руки отпустили веревку и бессильно упали вниз, судорога в пальцах ног прошла, и они расслабились. Бернвин был мертв.
Имма не чувствовала уже ни печали, ни ненависти, ни ужаса. Она была благодарна Богу, что тот избавил фальшивого Христа от телесных и душевных мук, и мысленно стала молиться за его душу.
По команде Валы его спутники опустили труп вниз и освободили от веревки. Герцог схватил петлю и поднес к лицу Иммы. От веревки несло потом. Она с отвращением отвернулась.
– Где вторая проститутка? Отвечай! – Вала ударил ее петлей палача по лицу сначала справа, затем слева, однако Имма молчала.
Если Бог хочет забрать ее к себе, она будет только рада. Аделинда, как она надеялась, спряталась хорошо. Ей вспомнилось, как она недавно била послушницу. При мысли, что они провели свои последние мгновения в ненависти, уязвленной гордости и злости, ее охватила глубокая печаль, и она заплакала.
Вала боялся слез. Они могли вызвать сочувствие крестьян, а те могли встать на сторону монахини. Он одним движением попытался накинуть Имме петлю на шею. Петля не налезала, и он был вынужден растянуть веревку, чтобы расширить петлю.
– У нее шея слишком жирная даже для того, чтобы ее повесить, – резко бросил он в толпу, но эта шутка не нашла отклика. Крестьяне молчали.
Вале стало не по себе. Ему надо было торопиться. Он только собрался закинуть конец веревки через сук, как услышал сзади топот копыт и резко повернулся.
Рядом с его людьми вдруг появилось еще несколько всадников. Они тоже были в боевом облачении, однако оно было темно-синего и пурпурного цвета. Сколько их было, ему сосчитать не удалось. Пятнадцать, двадцать или даже больше. На головах у них были дорогие шлемы из железа. Их ноги, как с удивлением отметил Вала, были в стременах – этих приспособлениях для верховой езды очень высокопоставленных особ. Он уже о таком слышал. Это были не простые солдаты, а люди, принадлежавшие к кругу франкских дворян-воинов. Выстроившись в два ряда, всадники быстро проложили себе путь через толпу, пока голова этой колонны не уперлась прямо в Валу и остановилась. Вала на всякий случай отпустил веревку.
Один из всадников, ехавших впереди, небрежно спрыгнул с деревянного седла и пошагал прямо к герцогу, неловко переставляя ноги, словно они после долгой скачки отвыкли от ходьбы. Мужчина был стар, но крепкого телосложения. Ростом он превосходил всех мужчин вокруг себя. Чем ближе он подходил, тем выше Вале приходилось поднимать голову, чтобы рассмотреть его. Лицо человека было круглым и выражало решительность. Длинные усы украшали верхнюю губу, а глаза были окружены морщинами, которые, казалось, появились скорее от удовольствий, чем от забот.
Великан внимательно посмотрел на герцога, а потом на монахиню с петлей на шее.
Затем его взгляд упал на мертвеца и вернулся назад к Вале.
– Что здесь происходит? Кто вы такой? – Его голос был столь же мощным, как и его фигура.
Вала не показал, что испугался:
– Я тот, кто здесь творит правосудие. И я чувствую, что вы мне мешаете. Поищите себе отдых где-нибудь в другом месте, здесь достаточно хуторов вокруг, и предоставьте мне заниматься своим делом. Убирайтесь!
Мечи со звоном были вынуты из ножен, однако великан поднятой рукой и движением бровей приказал своим людям остановиться:
– Вы правы, добрый человек! Я появился здесь после вас, значит, я должен проявлять больше уважения по отношению к вам, чем вы ко мне. Эта странная сцена побудила меня к быстрым действиям и заставила забыть хорошие манеры. Посему позвольте представиться: меня называют Карлом Великим, повелителем франков, властителем Запада.
19
Он учуял реку за день до того, как увидел ее. Запах бегущей прохладной воды достиг хобота и отрезвил слона, бегом спустившегося с горы.
Как давно он бежит?
Абул Аббас потерял всякое чувство времени, как бывало всегда, когда его тело начинало разбухать. Это начиналось с головы, с легкого давления, как будто на спине его сидел всадник. Не проходило и трех дней, как у него распухали виски, словно на них вырастали чумные бубоны, оттуда начинал выделяться секрет, который предупреждал любого другого слона-самца на расстоянии целого дня ходьбы: сражайся или беги!
Один раз в году ему приходилось переживать такую перемену, смерть и воскрешение, подобно тому как земля умирала с наступлением осени и просыпалась весной. Однако эта перемена длилась всего лишь несколько дней. Это был круговорот жизни.
Сначала его одолевал туман. Он ослаблял его зрение, притуплял нюх и вкус, а также восприятие окружающего.
Такое состояние продолжалось до тех пор, пока это не начинало беспокоить Абула Аббаса. А затем его чувства невероятно обострялись. Его хобот улавливал пьянящие запахи, которые исходили из мест, находившихся на расстоянии нескольких дней пути. Зачастую он страдал от тошноты, вызванной неприятной смесью множества запахов.
Абул Аббас чувствовал себя молодым и сильным. Его мышцы с каждым шагом, с каждым шорохом, с каждым звуком увеличивались и становились крепче. Любого соперника, и в этом он был уверен, он мог бы бросить в пыль одним-единственным ударом своих мощных бивней и одним движением головы.
Его подгонял инстинкт размножения. Как и все остальное в его теле, увеличились и его половые органы. Мошонка болезненно и одновременно волнующе билась о его живот. Его член стал толще и больше раза в три, и из него беспрерывно падали на землю зеленоватые капли. Чтобы уберечь его, требовалось все внимание слона, потому что он свисал вниз, задевая за скалы или кусты, через которые он раньше беззаботно перебирался, а теперь это могло причинить ему мучительную боль.
Если бы он наконец мог унюхать слониху, ее сладкий запах готовности к спариванию! Однако эта страна была пустой. Он нигде не находил сигналов – ни возле деревьев, ни в лужах, куда готовые к спариванию слонихи сливали свою мочу, чтобы обратить на себя внимание. Чем дольше его поиски оставались безуспешными, тем более злобным он становился от одиночества. Настолько, что иногда ему хотелось от ярости встать на задние ноги.
