– ОСО.
– Будьте добры миссис Брикерман.
– Секундочку, сэр.
Еще две минуты Манилоу. Затем:
– Она здесь больше не работает.
– А вы не подскажете, где ее можно найти?
– Секундочку.
Господи, да я этого Манилоу сейчас сам запою!
– Миссис Брикерман теперь работает в Психиатрической медицинской группе Санта-Моники.
Выходит, Оливия в итоге оставила госслужбу.
– А у вас есть номер?
– Секундочку, сэр.
– Спасибо!
Повесив наконец трубку, я заглянул в телефонный справочник, в раздел «Охрана психического здоровья». Номер принадлежал адресу на Бродвее – там, где Санта-Моника плавно перетекает в Венис, совсем неподалеку от мастерской Робин. Я набрал его.
– ПМГСМ.
– Будьте добры миссис Оливию Брикерман.
– А как передать, кто спрашивает?
– Доктор Делавэр.
– Минутку.
В трубке воцарилась тишина. Очевидно, до того, что по телефону можно проигрывать фоновую музыку, в ПМГСМ еще не додумались.
– Алекс! Как ты?
– Отлично, Оливия, а ты?
– Чудесно, просто чудесно. А я думала, ты где-нибудь на Гималаях…
– С чего это вдруг?
– А разве не туда отправляются люди, когда хотят найти себя, – где жутко холодно и совсем нет кислорода? Где на вершине горы сидит маленький старик с длинной бородой, пожевывая травинку и почитывая журнал «Пипл»?
– Это было в шестидесятые, Оливия. В восьмидесятые ты остаешься дома и отмокаешь в горячей воде.
– Ха!
– Как Эл?
– В своем репертуаре. Все такой же экстраверт. Когда я сегодня уходила, он горбился над доской, что-то бормоча про пакистанскую защиту или еще какой-то наришкайт
[52].
Ее супруг, Альберт Д. Брикерман, работал редактором шахматной колонки в «Таймс». За пять лет, что мы с ним знакомы, я не слышал от него и десятка слов подряд. Трудно было представить, что у него могло быть общего с Оливией, настоящей «Мисс Общительность» с тридцатых годов по нынешние восьмидесятые. Но они были женаты уже тридцать семь лет, вырастили четверых детей и вроде как жили душа в душу.
– Так ты в итоге ушла из собеса?
– Да, можешь поверить? Даже таких неподъемных людей, как я, можно снять с насиженного места.
– И что же тебя сподвигло к такому неожиданному решению?
– Знаешь, Алекс, вообще-то я бы спокойно и дальше там оставалась. Да, система прогнила – но какая система сейчас не прогнила? Я уже к этому привыкла. Как к бородавке на роже. Мне хочется думать, что я все равно была там на своем месте – хотя должна тебе сказать, что чем дальше, тем все там становилось печальней и печальней. Полная тоска. Как урезали финансирование, работать вообще стало некому, а народец словно с цепи сорвался. Уже и за социальных работников взялись. У нас одну девушку прямо в центральном офисе зарезали. Теперь в каждом отделении вооруженная охрана. Но какого черта, я ведь выросла в Нью-Йорке! А тут как раз мой племянник, сынишка моей сестры, Стив, закончил медицинский и решил стать психиатром – можешь поверить, еще один спец по душевному здоровью в семье? Это, наверное, такая безопасная форма протеста – папаня-то у него хирург… Короче, мы с ним всегда были близки, и он всегда шутил, что когда начнет работать, то спасет тетю Ливви из этого задрипаного собеса и возьмет к себе. И, не поверишь, все-таки взял. Написал мне письмо, сообщил, что переезжает в Калифорнию, поступает в эту группу и что им нужен социальный работник на постоянку – типа как я на это посмотрю? И вот я здесь, с окнами на пляж, работаю под началом маленького Стиви – естественно, я не называю его так при остальных.
– Просто классно, Оливия. Чувствуется, что ты довольна.
– Еще как довольна! В обеденный перерыв можно на пляж сходить с книжечкой, позагорать… После двадцати двух лет я действительно почувствовала, что живу в Калифорнии! Может, научиться кататься на роликах, как думаешь?
Представив себе, как Оливия, с ее комплекцией примерно как у Альфреда Хичкока, рассекает на роликовых коньках, я невольно расхохотался.
– А-а, насмехаешься! Ну погоди мне! – Она хохотнула. – Ну ладно, хватит автобиографий. Тебе ведь что-то надо?
– Мне нужна кое-какая информация о месте под названием Ла-Каса-де-лос-Ниньос, в Малибу.
– Детском доме Маккафри? Хочешь кого-то туда отправить?
– Нет. Долго рассказывать.
– Послушай, если это действительно такая долгая история, то, может, дашь мне покопаться в документах? Приходи вечерком к нам домой, и я лично тебе все передам. Буду возиться с выпечкой, а Альберт – медитировать над доской. Сто лет тебя уже не видела.
– А что собираешься печь?
– Штрудель и шоколадные бисквитики на скорую руку.
– Обязательно буду. Во сколько?
– Подгребай где-нибудь в районе восьми. Помнишь адрес?
– Не так-то много времени прошло, Оливия.
– Скажешь тоже!.. Послушай, не хочу изображать кумушку, но если у тебя нет подружки, то к нам только что одна молодая дама устроилась, тоже психолог. Очень милая. У вас могут получиться чудесные детки.
– Спасибо, но у меня уже кое-кто есть.
– Обалдеть. Приводи, покажешь!
* * *
Брикерманы жили на Хейворт-авеню, почти на границе Фэрфакс-дистрикт
[53], в маленьком, покрытом бежевой штукатуркой домике с испанской черепичной крышей. На подъездной дорожке стоял громоздкий «Крайслер» Оливии.
– А мне-то тут что делать, Алекс? – спросила Робин, когда мы подошли ко входной двери.
– Любишь шахматы?
– Не знаю даже, как ходят фигуры.
– Насчет этого не беспокойся. Это из тех домов, где можно не придумывать, что бы такого сказать. Если тебе вообще выпадет шанс поговорить – считай, повезло. Ешь бисквиты. Наслаждайся жизнью.
Я поцеловал ее в щеку и нажал на кнопку звонка.
Дверь открыла Оливия. Практически не изменилась, разве что прибавила несколько фунтов – крашенная хной завивка, розовощекое открытое лицо… Облачена она была в бесформенный балахон с гавайским рисунком, который от ее смеха радостно заколыхался. Раскинув руки, прижала меня к груди, размером и консистенцией напоминающей небольшой диван.
– Алекс! – Отпустив, отодвинула меня на вытянутые руки. – И уже без бороды! Тогда ты был вылитый Лоуренс
[54]. А теперь ну чисто студент!
