– Согласен. Мы их пишем, мы же можем и перевернуть там все с ног на голову.
Он послушно рассмеялся, старательно демонстрируя профессиональную солидарность.
– Есть еще вопросы?
– Да вроде все.
– Шикарно. Тогда жду вас к трем.
* * *
Малибу – это больше образ, нежели географическая точка. Образ, который льется с телевизионных экранов в гостиные по всей Америке, размашисто и ярко разбрызган по белым полотнищам кинотеатров, выгравирован в дорожках долгоиграющих пластинок и красуется на бумажных обложках бесчисленных трешовых книжонок. Это образ бесконечных просторов белоснежного песка и промасленных голых коричневых тел; пляжного волейбола и выгоревших на солнце волос; неспешного соития под одеялом, которое вздымается и опадает в такт волнам, набегающим на песок; миллионодолларовых хибар, которые колеблются на сваях, погруженных в хоть и земную, но не твердь, и готовы пуститься в пляс после любого сильного дождя; спортивных «Шевроле Корветов», водорослей и кокаина.
Все это действительно есть. Но в ограниченном количестве.
Есть и другое Малибу – Малибу, окруженное каньонами и пыльными грунтовками, что с трудом пробираются между горными хребтами. В этом Малибу нет океана. То немногое количество воды, которое можно тут отыскать, поступает в виде ручейков, которые сочатся через тенистые овражки и исчезают, едва только столбик термометра поднимается до определенной отметки. В этом Малибу есть и несколько домов, расположенных вдоль главной дороги каньона, но остаются еще многие и многие мили дикой первозданной природы. Здесь до сих пор есть пумы, бродящие по наиболее удаленным районам этого другого Малибу, и стаи койотов, которые крадутся в ночи, разживаясь где курицей, где опоссумом, где жирной жабой. Здесь есть тенистые рощицы, где древесные лягушки плодятся так обильно, что вы наступаете на них, думая, что ваша нога покоится на мягкой серой земле – пока та вдруг не приходит в движение. Есть множество змей – ужей, гадюк, гремучников… Есть уединенные ранчо, где люди живут в иллюзии, что вторая половина двадцатого века так и не наступила. Вьючные тропы, обозначенные дымящимися холмиками конского навоза. Козы. Тарантулы.
Есть также множество слухов, окружающих это второе, беспляжное Малибу. О ритуальных убийствах, совершенных сатанистами. О телах, которые никогда не найдут – которые никто никогда и не сможет найти. О людях, которые потерялись здесь во время пеших походов и от которых с тех пор не было ни слуху ни духу. Жуткие истории – но, наверное, столь же правдоподобные, как сюжет «Пляжных игр»
[59].
Я свернул с автострады Пасифик-коуст вверх на Рамбла-Пасифика и тем самым пересек ту невидимую границу, которая отделяет одно Малибу от другого. «Севиль» легко одолевал крутой подъем. В магнитоле крутилась кассета Джанго Рейнхардта, и звуки цыганского джаза пребывали в полной гармонии с пустотой, что разворачивалась перед ветровым стеклом – извивающимся серпантином шоссе, то заливаемым безжалостным тихоокеанским солнцем, то скрывающимся в тени гигантских эвкалиптов. С одной стороны – пересохшее ущелье; отвесный обрыв в пустое пространство – с другой. Дорога, которая понуждает усталого путника не останавливаться, кормит его обещаниями, которые никогда не сможет сдержать.
Спал я в ту ночь урывками, думая про нас с Робин и видя перед собой лица детей – Мелоди Куинн, бесчисленных пациентов, которых я лечил последние десять лет, мальчишки по фамилии Немет, погибшего всего лишь несколькими милями выше на этой дороге… Что же он успел увидеть в последние секунды свой жизни, гадал я, какой импульс пересек критическое пространство между нервными клетками в самый последний момент перед тем, как огромное железное чудище налетело на него откуда-то из ниоткуда?.. И что вообще привело его на этот унылый участок дороги в темный полуночный час?
А теперь, убаюканный монотонностью поездки, я стал все чаще ловить себя на том, что теряю бдительность – усталость, сковавшая позвоночник, медленно, но верно подбиралась к голове. Приходилось постоянно напоминать себе о необходимости следить за дорогой. Я сделал музыку погромче и опустил все окна в машине. Воздух был чист и свеж, но с легким привкусом горелого – кто-то сжигал за собой мосты?
Со всей этой борьбой за ясность сознания я едва не пропустил дорожный указатель, воздвигнутый округом и объявляющий, что до поворота на Ла-Каса-де-лос-Ниньос осталось две мили.
Сам поворот, скрывающийся за очередным крутым «языком» дорожного серпантина, тоже можно было запросто проскочить. Дорожка оказалась совсем узенькой – едва разъедутся две машины – и почти полностью скрывалась в тени древесных крон. Полмили она поднималась вверх под совершенно немыслимым углом, способным обескуражить любого, кроме самых упертых любителей пешего туризма. Торговых агентов на своих двоих тут явно не ждали. Идеальное место для лагеря сезонных рабочих, трудовой колонии или прочих видов деятельности, не предназначенных для посторонних глаз.
Подъездная дорожка упиралась в двенадцатифутовой высоты ограду из толстой стальной сетки. «Ла-Каса-де-лос-Ниньос» – объявляли прикрепленные к ней крупные буквы из полированного алюминия. Справа вздымался щит, на котором какой-то самодеятельный художник изобразил две огромные руки, обнимающие четырех ребятишек – белого, черного, коричневого и желтого. Футах в десяти за оградой виднелась сторожка. Сидящий в ней мужчина в форме записал номер моей машины, после чего обратился ко мне через приделанное к воротам переговорное устройство.
– Чем могу помочь? – Голос в динамике был какой-то жестяной и механический, словно человеческую дикцию разложили на байты, скормили компьютеру и заставили выдать обратно.
– Доктор Делавэр. У меня договоренность на три часа с мистером Крюгером.
Ворота отъехали вбок.
«Севилю» было позволено прокатиться еще чуть-чуть, пока его не остановил оранжево-белый полосатый шлагбаум.
– Добрый день, доктор.
Охранник был молодой, усатый, важный. В такой же темно-серой униформе, как и его взгляд. Заученная улыбка меня не обманула. Он настороженно оглядывал меня с ног до головы.
– Тима вы найдете в административном корпусе. Это прямо вон туда, а потом на развилке налево. Можете оставить машину на стоянке для посетителей.
– Спасибо.
– Да не за что.
Он нажал на кнопку, и полосатая рука шлагбаума взлетела в приветственном жесте.
Административный корпус – приземистое строение суровой военной архитектуры, похоже, служил тем же целям и в те дни, когда здесь содержали интернированных японцев. А вот роспись – ватные облачка на веселеньком голубом фоне – явно была современным творчеством.
В вестибюле, отделанном дешевыми панелями под дуб, обнаружилась лишь какая-то бабулька в бесцветной шерстяной кофте. Я представился и заслужил от нее улыбку, словно послушный внучок.
