– Мистер Крюгер также указал степень бакалавра по психологии в Джедсон-колледже в штате Вашингтон. В ваших записях отражена подобная информация?
– Это может быть в его документах, которые он подавал при поступлении в магистратуру. У нас наверняка есть дубликаты, но не понимаю, зачем вам нужно…
– Марианна, очевидно, мне придется сообщить об этом Государственной экзаменационной комиссии, поскольку тут замешано государственное лицензирование. Мне нужно знать все факты.
– Понимаю. Давайте проверю.
На сей раз она вернулась практически мгновенно.
– Я нашла его копию из Джедсона, доктор. Он действительно получил степень бакалавра, но только не по психологии.
– А в какой области?
Она рассмеялась:
– Драматическое искусство. Он актер.
* * *
Потом я позвонил в школу, в которой преподавала Ракель Очоа, и вытащил ее из класса. Несмотря на это, она явно была рада меня слышать.
– Привет. Как продвигается расследование?
– Подбираемся все ближе, – соврал я. – А я вот зачем звоню: Илена держала где-нибудь в квартире дневник или подобного рода записи?
– Нет. Дневниками никто из нас не баловался. Никогда.
– Ну а записные книжки, магнитофонные кассеты?
– Кассеты я видела только со всякой музыкой – у нее была магнитола в ее новой машине, – и еще какие-то давал ей Хэндлер, чтобы помочь ей расслабиться. Для сна. А что?
Я проигнорировал этот вопрос.
– А где ее личные вещи?
– Это уж вам лучше знать. Все забрала полиция. Полагаю, они отдали их ее матери. Что вообще происходит? Вы что-то обнаружили или как?
– Ничего особо конкретного. Ничего, о чем можно было бы рассказать. Просто пытаемся свести концы с концами.
– Мне плевать, как вы это сделаете, – просто поймайте и накажите его. То чудовище.
Накопав в себе основательно протухшей фальшивой убежденности, я размазал ее по всему своему голосу.
– Обязательно!
– Не сомневаюсь.
От ее безоглядной веры мне стало неловко.
– Ракель, у меня сейчас материалы по делу не с собой. У вас есть под рукой адрес ее матери?
– Конечно.
Она продиктовала мне название улицы и номер дома.
– Спасибо.
– Вы планируете посетить родственников Илены?
– По-моему, было бы полезно поговорить с ними лично.
В трубке воцарилось молчание. Потом Очоа произнесла:
– Они хорошие люди. Но могут не пустить вас к себе.
– Такое и раньше случалось.
Она рассмеялась:
– По-моему, будет лучше, если я пойду вместе с вами. Я там почти что член семьи.
– А вам не трудно?
– Нет. Я сама хочу помочь. Когда вы туда собираетесь?
– Сегодня днем.
– Отлично. Я сегодня освобожусь пораньше. Скажу, что неважно себя чувствую. Заезжайте к половине третьего ко мне домой. Пишите адрес.
* * *
Жила она в скромном районе Западного Лос-Анджелеса неподалеку от того места, где в блаженном порыве сливаются автострады Санта-Моника и Сан-Диего, – районе многоэтажек, похожих на коробки из-под печенья и населенных теми, кому Марина-дель-Рей не по карману.
Ее было видно за квартал – она ожидала у бордюра, одетая в кроваво-красную креповую блузку, голубую джинсовую юбку и тисненые ковбойские сапожки. Забравшись в машину, закинула друг на друга смуглые ножки без чулок и улыбнулась.
– Привет.
– Привет. Спасибо, что присоединились.
– Да говорю же, я и сама хочу поехать. Хочу быть полезной.
Я поехал на север в сторону Сансет. По радио играл джаз – что-то несвязное и атональное, с соло на саксофоне, похожим на завывание полицейской сирены, и сбивчивым, как нитевидный пульс перед остановкой сердца, барабанным ритмом.
– Поищите что-нибудь другое, если хотите.
Ракель потыкала в кнопки, покрутила ручку и нашла сладкоголосую рок-станцию. Кто-то пел о потерянной любви и старых фильмах, увязывая все это между собой.
– А что вы хотите у них узнать? – спросила она, откидываясь на спинку сиденья.
– Не рассказывала ли им Илена что-нибудь про свою работу – особенно про того ребенка, который погиб на дороге. Или про Хэндлера.
В глазах у нее было еще множество вопросов, но она их так и не высказала.
– Расспросы про Хэндлера будут особенно чувствительными. Семье не нравилось, что Илена встречается с человеком, который настолько ее старше. И вдобавок, – тут Очоа запнулась, – с «англо»
[69]. В подобных случаях у нас принято просто отрицать все происходящее, даже не признавая его существования. Это особенность культуры.
– В определенной степени это особенность любого человека.
– Может, разве что в определенной степени… У нас, латиноамериканцев, это выражено гораздо сильнее. Частично это католическая вера. А остальное – наша индейская кровь. Как можно выжить в таком Богом забытом краю, в котором мы когда-то жили, без отрицания действительности? Вы улыбаетесь и делаете вид, что он плодородный и изобильный, что там полно воды и еды и что пустыня – это не так уж плохо.
– Так вы думаете, мне дадут от ворот поворот?
– Не знаю. – Ракель сидела, положив руки на колени, как примерная школьница. – Думаю, мне лучше самой начать разговор. Круз – мама Илены – всегда меня любила. Может, я смогу пробиться… Но чудес не ждите.
Уж на этот-то счет она могла совершенно не беспокоиться.
* * *
Эхо-Парк – это кусок Латинской Америки, перевезенный на пыльные холмистые улицы, которые, подпертые облупившимися бетонными дамбами по обе стороны от бульвара Сансет, вздымаются между Голливудом и центром Лос-Анджелеса. Улицы здесь носят названия вроде Макбет и Макдуф, Боннибрей
[70] и Лагуна, но никакой поэзией тут и близко не пахнет. К югу от бульвара они лезут вверх и сразу же ныряют в перенаселенное гетто Юнион-дистрикт. К северу – тоже идут в гору, обтекая небольшой парк с озером посередине, давший название району, и растворяются путаницей пересохших тропинок в неожиданно дикой зеленой глуши, нависающей над стадионом «Доджерс» и Элизиан-Парком, в котором базируется полицейская академия Лос-Анджелеса.
Покидая Голливуд и вливаясь в Эхо-Парк, Сансет на глазах меняется. Порнотеатры и мотели с почасовой оплатой уступают место винным погребкам и народным аптекам, продающим наряду с целебными травами всякие чудотворные амулеты, магазинчикам пластинок «дискос латинос», бесконечному ряду ларьков и фургончиков с мексиканской, кубинской и перуанской едой, цитаделям фастфуда всех известных наименований и первоклассным латиноамериканским ресторанам, салонам красоты с витринами, в которых стоят на страже пенопластовые головы в блондинистых синтетических париках, кубинским пекарням, медицинским кабинетам и юридическим консультациям в первых этажах жилых зданий, барам и общественным клубам. Как и во многих бедных районах, эхо-парковая часть Сансет постоянно забита пешеходами.
