– Venga
[73]. – И повела меня в глубь дома.
Пожитки, накопленные Иленой Гутиэрес за двадцать восемь лет жизни, уместились в несколько картонных коробок, засунутых в угол того, что в этом крошечном домике сходило за хозблок перед черным ходом. На задний двор вела застекленная дверь. Сквозь нее виднелось абрикосовое дерево, сучковатое и корявое, раскинувшее свои увешанные плодами ветви над гнилой крышей гаража на одну машину.
На противоположном конце прихожей располагалась спальня с двумя кроватями – обиталище братьев. С того места, где я присел на пол перед коробками, были видны кленовый комод и полки, сработанные из неструганых досок, подпертых шлакоблоками. На полках – дешевая стереосистема и скромная коллекция пластинок. Верх комода делили между собой блок «Мальборо» и стопка книжек в бумажных обложках. Одна из кроватей была аккуратно заправлена, другая представляла собой мешанину перепутанных простыней. Между ними располагалась единственная тумбочка с лампой на пластмассовой подставке, пепельницей и экземпляром журнала с полуголыми красотками на испанском языке.
Чувствуя себя несколько неловко от того, что сую нос в чужую жизнь, я придвинул к себе первую коробку и приступил к археологическим изысканиям.
К тому времени, как закончил с тремя коробками, я пребывал в далеко не самом веселом расположении духа. Руки покрылись слоем пыли, а голову переполняли образы погибшей девушки. Пока что не нашлось ничего существенного – лишь разбитые черепки прошлой жизни, которые в таких случаях обычно и выкапываются на поверхность. Одежда, до сих пор хранящая девичий запах, полупустые флаконы с косметикой – напоминания о той, что некогда пыталась скрыть какие-то свои изъяны, стремилась придать ресницам густоту и пышность, а волосам – обещанное рекламой сияние, любила покрывать блеском губы и хорошо пахнуть в нужных местах. Клочки бумаги с напоминаниями купить яйца в «Вонз» и вино в «Вендом»; другие криптограммы – квитанции из прачечной, корешки кредитных карточек на бензин; книги – их оказалось множество, в большинстве своем биографии и поэзия; сувениры – миниатюрная укулеле с Гавайев, пепельница из отеля в Палм-Спрингс, лыжные ботинки, почти полный диск противозачаточных таблеток, старые планы уроков, записки от директора школы, детские рисунки с дарственными надписями – и ни одного от мальчика по фамилии Немет.
На мой вкус, это больше напоминало разграбление могил. Теперь я более чем когда-либо понимал, почему Майло так много пьет.
Оставалось еще две коробки. Я взялся за них, работая быстрее, и уже почти закончил, когда воздух заполнил рев мотоцикла, который почти сразу же смолк. Задняя дверь открылась, в фойе послышались шаги.
– Какого хера…
Ему было лет девятнадцать-двадцать – низенькому, мощно сложенному, в пропотевшей коричневой майке, которая показывала всю его внушительную мускулатуру, в заляпанных смазкой штанах цвета хаки и рабочих ботинках, покрытых глубоко въевшейся грязью. Волосы, густые и нечесаные, свисали на плечи, подвязанные на лбу витым кожаным шнурком. У него оказались тонкие, почти нежные черты лица, что он тщетно пытался замаскировать, отпустив усы и бороду. Усы были черные и действительно богатые. Они низко нависали над губами и блестели, как соболиный мех. А вот борода представляла собой разве что скудный треугольничек под подбородком. Он походил на мальчишку, играющего Панчо Вилью
[74] в школьной постановке.
На поясе у него висела связка ключей, и эти ключи зазвенели, когда он двинулся ко мне. Руки сжались во внушительные кулачищи, и на меня пахнуло машинным маслом.
Я показал ему свою полицейскую карточку. Он выругался, но остановился.
– Слышь, мужик, ваши тут уже были на прошлой неделе! Мы сказали вам, что ничего не… – Тут он остановился и уставился на содержимое картонных коробок, разбросанное по полу. – Блин, вы во всем этом уже тоже копались! Да я только все обратно упаковал, чтобы в «Гудвил»
[75] отнести!
– Просто повторная проверка, – дружелюбно сказал я.
– Угу, и когда вы научитесь, блин, всё с первого раза делать?
– Я скоро закончу.
– Ты уже закончил, мужик. Вали отсюда.
Я поднялся:
– Дайте мне несколько минут, чтобы все убрать.
– Вали, я сказал! – Он ткнул большим пальцем на заднюю дверь.
– Я пытаюсь расследовать смерть твоей сестры, Энди. Хуже не будет, если ты станешь сотрудничать.
Он подошел еще на шаг. Я заметил, что пятна машинной смазки у него еще и на лбу, и под глазами.
– И никаких тут «Энди» со мной, мужик. Это мой дом, и здесь я мистер Гутиэрес. И не надо мне гнать всю эту пургу насчет расследования. Вы, ребята, и не думаете ловить того гада, который сделал это с Иленой, потому что вам на это совершенно насрать. Врываетесь в дом, роетесь в личных вещах, обращаетесь с нами как с какими-то холопами… Иди на улицу и ищи того гада, мужик! Будь это Беверли-Хиллз, его давно поймали бы, если б он сделал это с дочерью какого-нибудь богатенького парня!
Его голос надломился, и он умолк, чтобы это скрыть.
– Мистер Гутиэрес, – мягко произнес я, – сотрудничество со стороны родственников может быть очень полезным в таких…
– Эй, мужик, я тебе вроде сказал – родственники ничего про это не знают! Ты думаешь, мы в курсе, что за чокнутый говнюк занимается такими вещами? Ты думаешь, люди в этих краях всегда так себя ведут?
Он пригляделся к моему удостоверению, с трудом прочитал. Два раза, беззвучно шевеля губами, повторил слово «консультант», прежде чем понял его смысл.
– А-а, мужик, просто не могу поверить! Так ты даже не настоящий коп! Долбаных консультантов – вот кого они сюда присылают! И что такое «дэ нэ», мужик?
– Доктор наук по психологии.
– Так ты психиатр, мужик, – долбаный мозгоправ, которого сюда послали – думают, тут кто-то чокнулся! Думаешь, что кто-то в этой семье чокнулся, а, мужик? Так?
Он теперь дышал прямо на меня. Глаза у него были мягкие и карие, с длинными ресницами и мечтательные, как у девушки. Такие глаза могут заставить людей сомневаться, могут привести к тому, что парню постоянно приходится изображать из себя крутого мачо.
Я подумал, что у семьи действительно множество проблем, но не стал отвечать на его вопрос.
– Какого хера ты тут делаешь – психами нас хочешь выставить?
Он забрызгал меня слюнями, пока говорил. Где-то в животе у меня воздушным шаром стал раздуваться гнев. Тело машинально приняло боевую стойку – годы занятий карате не прошли даром.
