Я отказывался двигаться и лежал на полу, раскинув руки и ноги.
– Я замерз.
Робин укрыла меня, встала, потянулась и рассмеялась от удовольствия.
– Как ты можешь после этого прыгать и скакать? – простонал я.
– Женщины сильнее мужчин, – весело объявила она, продолжая танцевать по комнате, напевая под нос и продолжая потягиваться – так, что бугорки мышц бегали по стройным колоннам ее ног, словно пузырьки по плотницкому уровню. Глаза отсвечивали оранжевым бесовским огнем. Когда она двигалась, по всему моему телу пробегала дрожь.
– Продолжай выплясывать в таком духе, и я покажу тебе, кто сильнее.
– Не спеши, большой парень. – Робин тронула меня ногой и тут же отскочила от моих загребущих лап, подвижная, как ртуть.
* * *
К тому времени, когда стейки были готовы, стряпня миссис Гутиэрес стала уже расплывчатым воспоминанием, и поел я с удовольствием. Мы сидели бок о бок в уголке за кухонным столом, глядя сквозь узорчатый переплет стекла, как на холмах один за другим загораются огоньки – будто маячки далекой поисковой партии. Ее голова лежала у меня на плече. Я обнимал ее за плечи, мои пальцы слепо отслеживали контуры ее лица. Мы по очереди потягивали вино из единственного бокала.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Я тоже тебя люблю. – Она поцеловала меня снизу под подбородок.
Бокал понемногу пустел.
– Ты сегодня занимался расследованием этих убийств, так ведь?
– Да.
Робин подкрепила себя большим глотком и вновь наполнила бокал.
– Не переживай, – сказала она. – Я не собираюсь напрягать тебя по этому поводу. Не буду делать вид, что мне это нравится, но и не стану следить за каждым твоим шагом.
Вместо благодарности я обнял ее.
– В смысле, мне не хотелось бы, чтобы ты обращался со мной подобным образом, так что и сама так поступать по отношению к тебе не собираюсь.
По идее, очередная декларация взаимной свободы должна была меня ободрить, но беспокойство так и осталось висеть в ее голосе, словно муха в янтаре.
– Я сам за собой прослежу.
– Знаю, – откликнулась Робин, слишком уж поспешно. – Ты у нас парень с головой. Вполне можешь и сам о себе позаботиться. – Она передала мне вино. – Если ты хочешь поговорить об этом, Алекс, то я слушаю.
Я замешкался.
– Ну давай же, не томи. Я хочу знать, что происходит.
Я вкратце изложил ей события предшествующих двух дней, закончив рассказ стычкой с Энди Гутиэресом и оставив за скобками десять бурных минут с Ракель.
Она слушала, взволнованная и внимательная, переварила сказанное и сказала мне:
– Могу понять, почему ты не можешь все это просто бросить. Так много всего подозрительного – и никакой связующей нити…
Робин была права. Это был в некотором роде гештальт
[78] наоборот – целое оказывалось намного меньше суммы составляющих его частей. Того случайного набора музыкантов – водящих смычками, дующих в трубы, бьющих в барабаны, – которому сильно недоставало дирижера. Но кто, черт побери, я такой, чтобы строить из себя Орманди?
[79]
– Когда ты собираешься рассказать Майло?
– А я и не собираюсь. Сегодня утром я с ним уже говорил, и он вообще-то предложил мне заниматься собственными делами, держаться от всего этого подальше.
– Но это же его работа, Алекс. Он знает, как и что надо делать.
– Милая, да Майло просто из штанов выпрыгнет, если я расскажу ему, что побывал в Ла-Каса!
– Но этот бедный ребенок – который умственно отсталый… Разве Майло не мог бы что-нибудь на этот счет предпринять?
Я покачал головой:
– Этого недостаточно. Всему обязательно найдется какое-нибудь пристойное объяснение. У Майло есть и свои подозрения – и я готов поспорить, что они посильней, чем он мне выдает, – но он по рукам и ногам связан правилами и процедурами.
– А ты нет, – тихонько проговорила Робин.
– Не волнуйся.
– Сам не волнуйся! Я не собираюсь пытаться тебя остановить. Я имела в виду то, что сказала.
Я отпил еще вина. Горло сжалось, и вяжущая холодная жидкость подействовала успокаивающе.
Она поднялась и встала у меня за спиной, положив мне руки на плечи. Это был жест поддержки, не слишком отличавшийся от того, что я предложил Ракель всего несколько часов назад. Затем протянула руку вниз и поиграла с гребешком волос, вертикально рассекающим мой живот.
– Я здесь, Алекс, если ты нуждаешься во мне.
– Я всегда в тебе нуждаюсь. Но не для того, чтобы втягивать тебя во всю эту свистопляску.
– Для чего бы ты во мне ни нуждался, я здесь.
Я поднялся со стула и притянул ее к себе, целуя в шею, уши, глаза. Робин откинула голову и подвела мои губы к теплому пульсу у основания горла.
– Пойдем-ка лучше в постель, там поуютней, – сказала она.
* * *
Я включил радио и настроил его на волну KKGO
[80]. Сонни Роллинз
[81] извлекал из своего из саксофона какую-то текучую, как жидкость, сонату. Убавив яркость освещения, я откинул покрывало.
Второй сюрприз за вечер лежал как раз там – простой узкий белый конверт без марки, частично прикрытый подушкой.
– Он уже был здесь, когда ты приехала?
Робин успела снять халат и теперь прижимала его к обнаженной груди, словно ища укрытия, будто конверт был живым дышащим захватчиком.
– Вполне мог. Я не заходила в спальню.
Я открыл его ногтем большого пальца и вытащил единственный листок белой бумаги, сложенный пополам. Ни даты, ни адреса, ни какого-либо отличительного логотипа. Просто белый бумажный прямоугольник, заполненный рукописными строчками, которые пессимистично съезжали вниз. Почерк, тесный и корявый, будто курица лапой, был мне хорошо знаком. Я уселся на край кровати и начал читать.
Дорогой доктор!
Пишу в надежде, что вы будете спать в ближайшем будущем в своей собственной постели и получите возможность это прочесть. Я взял на себя смелость отжать вашу заднюю дверь, чтобы войти и доставить сие послание – надо бы вам поставить замочек получше, кстати.
