– Ты мне нравишься, Алекс. Я тебе все это рассказываю, просто чтобы тебя предостеречь.
– Предостеречь от чего?
– Семья Уилла Тоула пожертвовала сотни тысяч долларов на эту больницу. Они, вполне возможно, оплатили и стул, на котором ты сейчас сидишь.
Я встал.
– Спасибо за предостережение.
Его маленькие глазки затвердели. Сигара сломалась у него в пальцах, рассыпая по столу табачные крошки. Он опустил взгляд на свое потерянное средство релаксации, и на миг мне показалось, что он вот-вот разразится слезами. На кушетке психоаналитика он доставил бы немало веселых минут.
– Ты не настолько независим, как думаешь. Есть еще вопрос твоих больничных привилегий
[83].
– Вы хотите сказать, что, поскольку Тоул на меня жалуется, я рискую потерять право практиковать здесь?
– Я хочу сказать: не поднимай волны. Позвони Уиллу, попробуй как-то исправить ситуацию. Он неплохой парень. Вообще-то у вас обоих очень много общего. Он специалист по…
– Бихевиоральной педиатрии. Знаю. Генри, я слышал его строй, и мы не играем в одном оркестре.
– Запомни это, Алекс, – статус психологов среди медицинского персонала всегда был довольно зыбким.
На ум сразу пришел тот его старый спич. Что-то насчет важности человеческого фактора и его сочетания с современными веяниями в медицине. Я уже подумывал, не бросить ли ему его собственные слова в лицо. Но потом посмотрел на это лицо и понял, что все равно без толку.
– Это всё?
У него не нашлось что сказать. Люди его типа редко находят нужные слова, когда беседа выходит за пределы банальностей, двусмысленностей и угроз.
– Хорошего дня, доктор Делавэр, – сказал он.
Я молча удалился, закрыв за собой дверь.
* * *
Вестибюль уже очистился от пациентов и теперь был заполнен группой посетителей из какой-то женской волонтерской группы. На красивых лицах хорошо одетых дамочек ясно читались старые деньги и хорошее воспитание – подросшие девочки из закрытого университетского клуба. Они восторженно внимали какому-то лакею из администрации, который выдавал им заготовленную байку про то, как больница стоит на передовом крае медицинского и гуманитарного прогресса, кивали и всячески пытались не выдавать, насколько им боязно.
Лакей прогонял что-то на тему, что дети – это ресурс будущего. Все, что мне пришло в тот момент на ум, это что юные кости растут лишь в качестве зерна для чьей-то мельницы.
Я отвернулся и отправился назад к лифту.
Третий этаж больницы вмещал массу административных офисов, скомпонованных в форме опрокинутой буквы «Т» – отделанных темным деревом и устланных чем-то похожим по цвету и консистенции на лесной мох. Отдел кадров медицинского персонала располагался в самом низу стебелька этой «Т», в многокомнатном офисе со стеклянными перегородками и видом на Голливудские холмы. Элегантная блондинка за длинным письменным столом была не из тех людей, с которыми я особо жаждал повидаться, но я все-таки подтянул галстук и вошел.
Она подняла взгляд, прикинула – узнавать, не узнавать? – после чего передумала и одарила меня величественной улыбкой. Протянула руку с властной манерой человека, который так долго сидит на одном и том же месте, что полностью проникся иллюзией собственной незаменимости.
– Доброе утро, Алекс.
Ногти у нее были длинные и с таким толстым слоем перламутрового лака, словно на него ушел улов целой флотилии ловцов жемчуга. Я взял ее руку и пожал с той бережностью, к которой та, безусловно, взывала.
– Кора.
– Как славно, что вы зашли. Давненько вас не было видно.
– Да, давно.
– Что, решили вернуться? Я вроде слышала, вы вышли в отставку?
– Нет, не решил. И да, вышел.
– Наслаждаетесь свободой? – Она одарила меня еще одной улыбкой. Да, волосы ее стали еще более блондинистыми, а прическа еще более вульгарной, фигура несколько расплылась, но, упакованная в зеленоватый трикотаж, который устрашил бы кого-нибудь не столь героических пропорций, выглядела она по-прежнему первоклассно.
– Наслаждаюсь. А вы?
– Да вот, как видите – все тем же самым делом занимаюсь. – Кора вздохнула.
– Наверняка потому, что отлично с ним справляетесь.
На мгновение мне показалось, что лесть была ошибкой. Ее лицо посуровело, и на нем появилось несколько новых морщинок.
– Мы-то знаем, – продолжал я, – на ком тут на самом деле все держится.
– Ой, да ладно! – Она притворно отмахнулась наманикюренной ручкой – словно веером, украшенным мелкими ракушками по краям.
– Вот уж точно не на врачах. – Я едва сдержался, чтобы не добавить «дружочек».
– Скажете тоже! Просто удивительно – двадцать лет проучились, а здравого смысла… Я всего лишь бессловесный раб на зарплате, хотя и вправду знаю, где тут и что.
– Как-то не могу представить вас в роли рабыни, Кора.
– Ну, я не знаю… – Ресницы, густые и черные, как вороньи перья, целомудренно опустились.
Ей было уже хорошо за сорок, и в безжалостном свете люминесцентных трубок были прекрасно видны все эти года до последнего. Но Кора была неплохо сложена и по-прежнему довольно миловидна – одна из тех женщин, что сохраняют очертания юности, а не текстуру. Когда-то, сто лет назад, она и вовсе казалась мне девчонкой, веселой и упругой, когда мы с ней кувыркались на полу архива с историями болезни. Это был чисто одноразовый перепихон, за которым сразу же последовал взаимный бойкот. А теперь она опять вовсю флиртовала – память очистилась с ходом времени.
– Вас тут не обижают? – спросил я.
– Да вроде жить можно. Хотя сами знаете, что за публика эти врачи.
В ответ я лишь ухмыльнулся.
– Я тут вроде мебели, – сказала Кора. – Если они надумают переезжать в другой офис, то прихватят меня вместе со столами и стульями.
Я оглядел ее тело с ног до головы.
– Не думаю, что кто-нибудь примет вас за мебель.
Кора нервно рассмеялась и смущенно прикоснулась к своим волосам.
– Спасибо.
Вынужденная взглянуть на себя со стороны, она, видно, осталась недовольна увиденным, поскольку быстро переключила внимание на меня.
– Так зачем пожаловали?
– Да вот, подчищаю концы – несколько историй болезни надо закрыть, бумажки кое-какие написать… И с почтой разобраться. Запутался уже, кому отвечал, кому нет… По-моему, я получал извещение о просрочке уплаты больничного сбора.
