Дорога тянулась еще с полмили – усадьбы становились все больше, дома все дальше отстояли от ворот, – после чего неожиданно уперлась в сплошной ряд кипарисов. Ни ворот, ни вообще чего-то похожего на въезд – просто густые, как лес, заросли тридцатифутовых деревьев, и поначалу мне показалось, что я просто заехал куда-то не туда.
Я натянул плащ, поднял воротник и выбрался из машины. Землю густо усыпали сосновые иголки и мокрые листья. Подойдя к зарослям, я пригляделся сквозь ветки. В двадцати футах впереди, почти полностью скрытая разросшимися перепутанными ветками и мокрой растительностью, проглядывала короткая каменная дорожка, ведущая к деревянным воротам. Деревья высадили, чтобы перекрыть въезд; судя по размеру, им было лет двадцать. Исключив вероятность того, что кто-то озаботился пересадить сюда такое количество взрослых деревьев, я пришел к заключению, что прошло уже порядком времени с тех пор, как здесь имелись хоть какие-то признаки человеческой жизни.
Я протолкался сквозь ветви к воротам и подергал за них. Наглухо заколочены. Хорошенько осмотрел – они представляли собой два массивных щита из соединенных на шпунт досок красного дерева, подвешенных на петлях к кирпичным столбам. От столбов расходилась стальная сетка, увенчанная сверху колючими спиралями. Никаких признаков электричества, так что сетка наверняка не под током. Я нашел опору на мокром камне, пару раз поскользнулся и наконец все-таки ухитрился оседлать верхушку ворот.
Приземлился я в совершенно ином мире. Передо мной расстилались акры пустого пространства – то, что некогда было ухоженным газоном, теперь представляло собой болото, покрытое сорняками, пожухлой травой и обломками камней. Земля в некоторых местах просела, образовав огромные лужи, которые давно застоялись и превратились в оазис для комаров и мошки, назойливо вьющихся над головой. Некогда благородные деревья уменьшились до зазубренных пней и корявых прогнивших остовов, поросших мхом. Усыпавшие землю ржавые автомобильные детали, старые шины, пустые жестянки и бутылки образовывали одну большую, насквозь промокшую свалку. Капли дождя с утробным блямканьем падали на тонкий металл.
Я двинулся дальше по мощеной дорожке. Уложенный «елочкой» кирпич едва проглядывал сквозь заросли сорняков и толстый слой мха. Там, где на поверхность пробились корни, кирпичи торчали из земли, словно зубы в сломанной челюсти. Отбросив ногой утонувшую в луже полевую мышь, я поспешил к бывшей резиденции клана Хиклов.
Дом представлял собой массивное трехэтажное строение из почерневшего от времени тесаного камня. Я никак не мог представить его себе красивым и нарядным, но некогда он, несомненно, являл собой величественное зрелище – огромный особняк под сланцевой крышей с лепными карнизами и фронтонами, украшенный вычурным орнаментом и опоясанный широкими каменными террасами. За ржавым чугунным литьем перил и решеток парадного крыльца, будто в соборе, возвышались шестифутовые стрельчатые двери, а на самом высоком шпиле красовался флюгер в виде летящей на метле ведьмы. Старая карга моталась под порывами ветра в безопасной дали от всеобщего разорения внизу.
Я поднялся по выщербленным ступенькам. Сорняки добрались до самой двери, которая оказалась наглухо заколочена. Окна тоже были забиты досками и накрепко закрыты на засовы. Несмотря на свои размеры – а возможно, как раз из-за них, – дом производил жалкое впечатление, словно забытая всеми аристократическая вдова, опустившаяся до той степени, что собственная внешность ее больше не волнует, и обреченная коротать свой век в молчаливом одиночестве.
Я продрался сквозь импровизированное заграждение из гнилых досок, сваленных перед крытым въездом. Дом был по меньшей мере ста пятидесяти футов в длину, и у меня ушло порядочно времени, чтобы проверить все окна на первом этаже. Все оказались намертво заколочены.
Задняя часть участка представляла собой еще три акра болота. В гараж на четыре машины, задуманный архитектором как уменьшенная копия главного здания, тоже попасть не удалось – заколочен и заперт. Пятидесятифутовый плавательный бассейн был пуст, если не считать нескольких дюймов грязной коричневой воды, в которой плавали перегнившие органические наносы. О том, что тут некогда имелся зарешеченный розарий с высокой виноградной аркой, свидетельствовали только две покосившиеся колонны из лишенного коры дерева и потрескавшегося камня, поддерживающие птичье гнездо из безжизненных веток. Замшелые каменные скамьи вросли в землю, почерневшие статуи покосились на треснувших пьедесталах – ну просто последний день Помпеи.
Дождь становился все сильнее и холоднее. Я засунул руки в карманы плаща, теперь уже промокший насквозь, и стал оглядываться в поисках укрытия. Понадобились бы инструменты – молоток или ломик, – чтобы проникнуть в дом или гараж, и вокруг не было больших деревьев, под которыми можно было бы спрятаться без риска, что они не завалятся в любой момент. Я торчал на открытом пространстве, как бродяга, застигнутый облавой.
Увидев вспышку света, я весь подобрался, ожидая услышать раскат грома. Его не последовало, и свет мигнул опять. Из-за сильного ливня трудно было понять откуда, но когда свет появился в третий раз, я вроде как взял на него прицел и двинулся в ту сторону. Через несколько чавкающих шагов понял, что исходит он из застекленной оранжереи на задах участка, прямо за разбомбленной садовой аркой. Ее стекла стали непрозрачными от грязи и кое-где покрылись бурыми потеками, но на вид все вроде были целы. Я побежал туда, следуя свету, который мигал, плясал, исчезал, а потом мигал опять.
Дверь в оранжерею была закрыта, но под моей рукой она бесшумно отворилась. Внутри было темно, жарко и кисло, сильно пахло перегноем. По обеим сторонам стеклянного помещения выстроились деревянные столы высотой примерно по пояс. Между ними оставался проход, усыпанный опилками, торфом, мульчей и кучками свежей земли. В углу я заметил набор садовых инструментов – вилы, грабли, лопаты, тяпки…
На столах стояли горшки с изысканными цветами – орхидеями, бромелиями, бегониями всех оттенков, алыми и белыми бальзаминами, – щедро раскинувшимися в полном цвету над своими терракотовыми домиками. Над столами нависала деревянная балка со вбитыми в нее металлическими крюками. С крюков свисали горшки с фуксиями, исходящими пурпуром, зелеными разлапистыми папоротниками и яркими высокими свечками вербейника. Это был просто Эдемский сад в Пустоте Волопаса
[105].
В помещении было сумрачно, и гулко отдавался стук дождя, обрушивающегося на стеклянную крышу. Свет, который привлек меня, возник опять – ярче, ближе. Я различил силуэт на другом конце оранжереи – фигуру в желтом плаще с капюшоном, с фонариком в руке. Фигура светила фонариком на растения, отрывая там листочек, тут цветочек, приминая почву, отщипывая сухие ветки, откладывая в сторону распустившиеся цветы.
– Здрасьте, – сказал я.
Фигура вихрем крутнулась на месте, и луч фонарика мазнул по моему лицу. Я прищурился от яркого сияния и поднял руки, чтобы прикрыть глаза.
