Фигура придвинулась ближе.
– Кто вы? – требовательно вопросил голос, высокий и испуганный.
– Алекс Делавэр.
Луч опустился. Я начал было делать шаг.
– Стойте там!
Я опустил ногу.
Капюшон отбросили назад. Лицо, которое открылось за ним, было круглым, бледным, плоским, совершенно азиатским – женским, но не женственным. Глаза – два бритвенных прореза в пергаментной коже, рот – лишенный улыбки дефис.
– Добрый день, миссис Хикл.
– Откуда вы меня знаете… что вам надо? – В ее голосе звучала твердость, лишь слегка разбавленная страхом – твердость удачливого беглеца, который знает, что никогда нельзя терять бдительности.
– Просто подумал, не заглянуть ли к вам в гости.
– Мне не нужны гости. Я вас не знаю.
– Разве? Алекс Делавэр – разве это имя вам ни о чем не говорит?
Она не удосужилась соврать, просто ничего не ответила.
– Это как раз мой офис ваш дорогой Стюарт избрал для своей прощальной сцены – или, может, кто-то предпочел сделать это вместо него…
– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне не нужна ваша компания. – Ее английский звучал скорее по-британски – четко и лишь с едва уловимым акцентом.
– Может, позвоните дворецкому, чтобы меня выпроводили?
Ее челюсти задвигались, побелевшие пальцы сжали фонарик.
– Вы отказываетесь уходить?
– На улице холодно и сыро. Я был бы благодарен за возможность слегка обсушиться.
– И тогда вы уйдете?
– Тогда я останусь, и мы немного поговорим. Про вашего бывшего супруга и кое-кого из его добрых дружков.
– Стюарт мертв. Нам не о чем говорить.
– Я думаю, нам много о чем есть поговорить. Накопилась куча вопросов.
Она положила фонарик и сложила руки на груди. В этом жесте читался вызов. Любые следы страха улетучились, и ее манера поведения выдавала лишь раздражение человека, которого зря побеспокоили. Это меня озадачило – все-таки к одинокой женщине в пустынном месте пристает какой-то чужой тип, но паники не было.
– Последний раз предлагаю, – сказала она.
– Я не заинтересован раскрывать ваше убежище. Просто позвольте мне…
Хозяйка щелкнула языком.
Большая тень в углу материализовалась в нечто живое и дышащее.
Я увидел, что это, и сразу ощутил слабость в животе.
– Это Отто. Он не любит чужих.
Отто оказался самой большой собакой, какую я до сих пор видел, – немецкий дог размером с упитанного пони, белый с серо-черными пятнами, как у далматинца. Одно ухо частично оторвано. Челюсти черные и мокрые от тягучей слюны. Столь характерная для бойцовых собак полуулыбка-полуоскал, открывающая жемчужно-белые клыки и язык размером с грелку. Свиные глазки казались слишком маленькими для такой огромной башки. Пока они сканировали меня, в них неугасимо горели оранжевые точки.
Должно быть, я шевельнулся, поскольку уши у него встали торчком. Тяжело дыша, Отто посмотрел на свою хозяйку. Та что-то сказала ему воркующим голосом. Он задышал чаще и быстро лизнул ей руку розовым лоскутом языка.
– Приветики, здоровяк, – проговорил я. Слова застревали в горле. Пес с нервным подвыванием зевнул, еще шире распахнув челюсти.
Я попятился, и он выгнул шею вперед. Это был очень мускулистый зверь – от головы до самого подрагивающего крупа.
– А теперь, может, я уже не хочу, чтобы вы уходили, – сказала Ким Хикл.
Я еще немного попятился. Отто выдохнул и издал стонущий звук, исходящий откуда-то глубоко из брюха.
– Я же сказала, что не хочу вас выпускать.
– Как скажете.
Я сделал еще два шажка назад. Детских шажка. Как в каком-то дурацком варианте игры «умри-замри-воскресни». Пес сунулся ближе.
– Я просто хотела побыть одна, – сказала Ким. – Чтобы никто меня не беспокоил. Меня и Отто. – Она ласково посмотрела на здоровенную зверюгу. – Вы все про меня выяснили. Вы побеспокоили меня. Как вы меня нашли?
– Вы оставили свое имя на библиотечной карточке в Джедсон-колледже.
Она нахмурилась, обеспокоенная собственной беспечностью.
– Итак, вы на меня охотитесь.
– Нет. Это вышло случайно – просто нашел карточку. И охочусь я отнюдь не за вами.
Ким опять щелкнула языком, и Отто придвинулся еще ближе. Я уже чувствовал исходящий от него тяжелый дух, пропитанный нетерпением.
– Сначала вы, а потом и другие появятся… Задавая вопросы, обвиняя меня, говоря, что я плохая… А я не плохая. Я хорошая женщина, я не обижала детей. Я была хорошей женой больного человека, но сама я не больная.
– Я знаю, – продолжал успокаивать я. – Это была не ваша вина.
Еще щелчок языком. Пес передвинулся на расстояние прыжка. Она управляла им, словно радиоигрушкой. Вперед, Отто. Стоп, Отто. Убить, Отто…
– Нет. Действительно, не моя.
Я отступил назад. Отто крадучись последовал за мной, скребя одной лапой землю и вздыбив короткую шерсть.
– Я пойду, – сказал я. – Нам необязательно сейчас говорить. Это не настолько важно. Вы заслужили свою приватность.
Я болтал, выигрывая время и не сводя глаз с инструментов в углу. Мысленно замерил расстояние до вил, скрытно репетируя ход, который, возможно, придется предпринять.
– Я дала вам шанс. Вы им не воспользовались. А теперь уже слишком поздно.
Она дважды щелкнула языком, и пес прыгнул, налетев на меня размытым пятном рычащей тьмы. Я увидел взмывшие в воздух передние лапы, мокрую голодную оскаленную пасть, оранжевые глаза, поймавшие в прицел беззащитную цель. И все же за какую-то секунду я сделал обманный выпад вправо, упал на колени и метнулся к вилам. Мои пальцы сомкнулись на древке, и я слепо ткнул куда-то вверх.
Он свалился на меня тонной распрямившихся стальных пружин, выбив у меня воздух из легких, неистово скребя лапами и щелкая зубами. Что-то прошло сквозь ткань, потом сквозь кожу куртки, потом сквозь мою собственную кожу. Руку от локтя до плеча охватила боль – пронзающая, тошнотворная. Рукоятка вил выскользнула из пальцев. Я прикрыл лицо рукавом, когда Отто сунулся ко мне своим мокрым носом, пытаясь добраться острыми, как зубья циркулярной пилы, челюстями до моего горла. Я вывернулся, пытаясь нащупать вилы, ухватился за них, потерял, тут же нашел снова. Изо всех сил врезал кулаком ему по макушке. Это было все равно что тузить рыцарские доспехи. Он присел на задних лапах, яростно рыкнул и опять изготовился к прыжку, прильнув к земле. Я перевернул вилы зубцами наверх. Он бросился на меня всем своим весом. Мои ноги подогнулись, и я шлепнулся спиной в грязь. Воздух опять вышел из меня, и я едва оставался в сознании, поглощенный борьбой со вздыбившимся щетиной мехом и стараясь удерживать вилы между нами.
