«Ну а чего ты хотела?» – злобно попрекала она сама себя. Возмечтала, что князь и впрямь в жены ее возьмет? Рабыню, мышь из поварни! Померещилось ему в ней что-то, а мать его одернула, как дитя, – он и бросил игрушку. Малуша не знала толком, что происходило после того дня, когда Святослав при матери объявил ее своей невестой. Вечером Эльга сама поехала к нему – Малуша слышала, как оружники говорили об этом, – и больше Святослав у матери на дворе не появлялся. Она ждала его каждый миг. Не могла толком работать, все валилось из рук. От напряженного ожидания Малуше было худо – будто жестокая рука сжимала сердце, не давала дышать. Но ее не бранили за нерадивость – княгиня и старшие служанки ее просто не замечали. И уже по этому Малуша догадывалась, что дела ее плохи. От тревоги и предчувствия жестокого разочарования теснило дыхание. Она пыталась вдохнуть поглубже – но на грудь будто наложили цепи железные, как Кощею в погребах глубоких.
Через несколько дней Святослав ушел с дружиной в гощение, даже не завернув попрощаться. Прослышав о том во дворе, Малуша привалилась к стене погреба. Не шутя показалось, что сейчас она умрет – сердце разрывалось, будто пронзенное чем-то острым, жестким, холодным. Она не могла ни плакать, ни жаловаться – все ее усилия были сосредоточены на том, чтобы глотнуть воздуха. Потом грудь пронзила острая боль, и Малуша невольно взглянула на себя, пытаясь увидеть тот нож, который так ясно ощущала. Но ничего не было. Внешне она не изменилась. Зато внутри стала другой.
Она не заплакала и назавтра. Молча ходила, пыталась делать привычные дела. Жаловаться? Кому? Белянице и Векоше, чтобы подняли ее на смех или решили, будто она умом рехнулась? Возмечтала выйти за князя, ключами у пояса звеня? Была робкая надежда, что челядь ничего не знает. На нее косились, но лишь с недоумением. Все понимали: младшая ключница в чем-то провинилась, но княгиня молчала, лишь велела не досаждать Малуше расспросами, оставить ее в покое. А через день после отъезда Святослава Эльга позвала Малушу к себе. И объявила:
– Ты едешь жить во Вручий, к деду твоему. Насовсем. Он даст мне клятву не выдавать тебя замуж без моего совета, но ключи я с тебя снимаю и в прочем будешь жить по своей воле. Собирайся, мы завтра в путь пускаемся. Я Одульва во Вручий послала дней пять назад, Олег нас в Перезванце будет ждать.
Дней пять назад, отметила Малуша. Еще пока Святослав был в Киеве. А его мать уже тогда все решила и рассчитала. Сейчас Малуша даже не радовалась возвращенной воле – о чем мечтала уже несколько лет. Осознала она одно: ее удаляют из Киева, изгоняют в глушь болот древлянских, подальше от Святослава… чтобы они не увиделись больше никогда в жизни.
Лишь одно внушало ей маленькую-маленькую надежду. Княгиня увозит ее, пока Святослава нет в Киеве. Так, может, он и не знает? Может, он не давал согласия на ее удаление? Может, он собирался все же исполнить свое решение – когда вернется?
Только вот когда он вернется, ее, Малуши, в Киеве не будет. Она пыталась внушить себе, что он разгневается, поскачет за ней, привезет ее назад… Но и сама понимала, что лишь утешает себя, сочиняя эту сказку. Святослав – не дитя. Он – князь киевский, его воля – закон всем. И если бы он взабыль желал видеть ее своей женой, она уже сейчас была бы его женой.
Мелькала мысль пойти да броситься в Днепр с кручи, чтобы прекратить эту боль. Уйти от гнетущего небокрая, одетого густой беспросветной чернотой. Первое по-настоящему жестокое разочарование в важной надежде оборвало все пути в будущее – так бесповоротно, как это бывает лишь с пятнадцатилетними. Казалось, эта боль не пройдет никогда, унижение и горечь станут ежедневной ее пищей, питьем и вдыхаемым воздухом. Но кто же ей даст такое над собой сотворить? Кто ее со двора выпустит? И Малуша собирала свои пожитки, видя в этом лишь средство немного отвлечься и не ожидая от грядущей перемены ничего для себя доброго. Даже едва ли осознавая ее.
Лишь когда она уже сидела в лодье, когда лодья отошла от причала в устье Почайны и вышла на широкий простор Днепра, когда киевская гора, где Малуша прожила почти всю жизнь, сколько себя помнила, вдруг отошла назад и поплыла, отделенная серой полосой воды – лишь тогда из глаз Малуши хлынули слезы. Вот она и рассталась с тем местом, где родились и расцвели ее надежды. Она покидала его, и теперь все было кончено.
Первую ночь провели в Вышгороде. За последние двадцать лет он разросся, здесь поселились многие старые оружники, уже не способные к службе и походам и заведшие свое хозяйство. Княгинин двор был хорошо обустроен и обжит, но Малуше все казалось мрачной пещерой. Она всем телом ощущала, как растет расстояние между нею и Киевом, между нею и Святославом – он начинал гощение, направляясь вниз по Днепру, в другую сторону. С каждым вдохом расстояние между ним и ею увеличивалось, и от этого казалось, что ей каждый вздох дается труднее предыдущего.
Еще два дня лодьи шли вверх по реке, но Малуша почти ничего не видела вокруг. Когда наконец добрались до Перезванца и устроились отдыхать в ожидании Олега Предславича, она постепенно начала осознавать: в жизни ее свершились большие перемены, которые, быть может, еще принесут ей немного добра. Казалось, Киев, знакомый двор, ключи, привычные обязанности остались за тридевять земель, и юное воображение, потеряв их из виду, поневоле начало робко вглядываться во мглу будущего.
Всего через два дня прибыли Одульв и Олег Предславич – они спешили, как могли. Дед едва узнал Малушу – так она изменилась с последней их встречи, вытянулась, повзрослела. В его памяти она задержалась как маленькая девочка, и сейчас ему казалось, что ее подменили. Изумление на его добром лице подтвердило ей – она уже не прежняя. От радости, что эта взрослая девушка, почти женщина, – его родная внучка, которая теперь будет жить с ним, Олег Предславич даже прослезился. Малуша едва могла ответить ему на привет и объятия – мысли ее все еще были в той, прежней жизни, со Святославом. А новая жизнь, среди совсем других людей, уже предъявляла на нее права.
При ней Олег Предславич поцеловал крест и призвал бога в свидетели, что принимает условия Эльги и будет исполнять их, чего бы ему это ни стоило. И на следующий день Эльга уехала назад в Киев – пока там не было Святослава, ей не следовало долго отсутствовать самой.
Вечером перед отъездом Эльга, собираясь спать, подозвала к себе Малушу.
– Послушай меня, – сказала она. Вид у княгини все эти дни был спокойный, но утомленный и немного печальный, и с Малушей она разговаривала мало, а теперь им пришла пора прощаться. – Не держи на меня зла. Господь велел делать добро всем, и я стараюсь, как могу. Ты, видно, думаешь, что я не люблю тебя и счастье твое отнять хочу. Это не так. Ты мне родня, я люблю твою мать… – Княгиня сглотнула, но не сказала, будто любит саму Малушу. – Еще когда мы только… десять лет назад, когда вас с матерью в Киев от Искоростеня привезли, мне советовали бояре продать вас с Добрыней за море Гурганское, чтобы и не помнил никто, что у Володислава деревского дети были…
Малуша невольно вскинула глаза, хотя до того избегала смотреть в лицо княгине.
– Но я отказалась. Негоже с родней так поступать. И потом… когда оказалось, что твой отец жив… Но мы же христиане. Я держала вас при себе и старалась дать вам ровно столько счастья, сколько могла. Но ты пойми. Со стороны поглядеть, так мнится, что я – княгиня русская, всему госпожа, вот у меня счастье-доля в руках, – Эльга обрисовала руками в воздухе нечто вроде огромного коровая, – кому хочу, тому дарю.
