Придя в себя, Обещана велела Озорю передать, что она приглашает князя и его старших спутников на ужин к себе в избу, а потом послала его за отцом в Укром. Для чего бы ни приехал князь из Плеснеска, старшему жрецу стоило об этом знать, да и принимать таких гостей одной, при поддержке лишь Стенара, было очень неуютно. Стенара не смутило бы, явись сюда вдруг хоть Перун, хоть царь греческий, но все же он здесь не хозяин и предлагать таким гостям в собеседники простого десятского было стыдно.
Однако отец поспеет только завтра, и вечером Обещане пришлось принимать гостей самой. Они явились втроем – Етон, Чудислав и тот немец. За ними вошел Стенар, подмигнул ей и сел у двери – дескать, знаю свое место, но помогу и пригляжу.
К приходу гостей Обещана надела варяжское платье – желтой шерсти, подарок Вуефаста к свадьбе, намотала убрус, как ее научили у княгини в Киеве, надела снизки разноцветного стекла и серебряные кольца на очелье. Теперь было не стыдно показаться на глаза важным гостям – не то что днем, когда вышла, будто чащоба последняя, в серой дерге. Теперь она стояла у стола, чинно сложив руки, будто сама княгиня Ольга; когда гости вошли, шагнула навстречу, поднесла пиво в лучшей серебряной чаше, поклонилась. Етон и Чудислав поцеловали ее, немец зачем-то вытянул руку перед собой, ладонью вниз. Обещана поглядела на него в недоумении. А он озирал углы, будто искал что. Взгляд его остановился в чуровом куту – там стояли две деревянные чурочки, «дед» и «баба». Воюн сам их вырезал для дочери и ее нового дома, сам призвал в них живой дух. И чего немец на них таращится – никогда не видел, что ли?
– Садись, бискуп, – повторил Етон, указывая ему место. – Хозяйка нас к столу приглашает.
Обещана постаралась: приготовила похлебку из курицы с луком, морковью и свежими грибами, жареную рыбу, печеную репу. Всякого овоща теперь было уже много, вот только хлеба доедали последние остатки, и пиво из старого солода она варила для жатвенных обрядов. Но не каждый же день князь приезжает!
Угощая, Обещана со все большим любопытством посматривала на князя. Опомнившись, сообразила: да ведь это тот самый князь Етон, взабыль, он самый! Он тоже посматривал на нее, в серых его глазах под густыми черными бровями блестел живой молодой задор. Ей даже стало неловко: она ведь мужняя жена. В свои семнадцать Обещана, второй раз будучи замужем, чувствовала себя зрелой, опытной женщиной.
– Ты, боярыня, ведь и есть та Воюнова дочь? – вскоре сам спросил Етон.
– За батюшкой я послала, завтра приедет.
– Рад буду с батюшкой повидаться… да и тебя не менее того рад повидать, – Етон улыбнулся ей. – Ты ведь моей нареченной была, знаешь?
Обещана опустила глаза. Среди удивления и хлопот она не сразу сообразила, что сегодня настал тот самый день, которого она ждала когда-то целых шестнадцать лет. К ней приехал князь Етон. Тот самый, что при рождении оставил ей обручальный перстень и обещал привезти жениха, когда она вырастет. Сколько раз, будучи в девках, она рисовала себе этот день, эту встречу… А вышло совсем непохоже! И князь-то не сказать чтобы собой красавец, и она уже замужем, и те девичьи ожидания кажутся детскими глупостями.
Наступает в жизни пора, когда перестаешь ждать сказку. А если она вдруг приходит, то уже не знаешь, куда ее девать.
– Да разве твоей нареченной? – не поднимая глаз, пробормотала Обещана. – Ты обещал, что привезешь…
– Себя самого я и хотел привезти! Я ведь знал наперед, как все будет: что погибну я от меча Святославова, что на третий день выйду из могилы молодым. А стало быть, что молодая жена мне понадобится. Да вот оно как сложилось, – Етон покосился на спокойно сидящего у двери Стенара и улыбнулся, – увезли мою невесту кияне… А могла бы ты княгиней моей быть, а, Воюновна?
Обещана слегка растянула из вежливости углы губ, но по-настоящему улыбнуться не решалась. Ей стало неуютно: в приветливости этого рослого парня с длинными руками и ногами чувствовалось нечто хищное.
– Я ведь просил у киян, чтобы мне тебя вернули и в жены отдали, – продолжал Етон, и тут Обещана в удивлении подняла глаза: этого она не знала. – С боярами киевскими уговор такой имел.
– Князь… Святослав согласился меня на волю отпустить, только чтобы за Унерада Вуефастича выйти. За другого… – Обещана покачала головой. – Быть бы мне век в тальбе, в неволе.
– Да, вот так судьбинушка сложилась, – Етон вздохнул, изображая степенность зрелого мужа. – А ведь какая бы княгиня из тебя вышла, лебедь белая…
– Кхм! – донеслось от двери. – Знаешь, княже, – спокойно сказал Стенар, когда все обернулись к нему, – я оставлен моим господином хранить дом его и жену, и если я услышу еще хоть одно слово обольщения, то придется мне выкинуть из городца и тебя, и всех твоих спутников. Весьма то будет мне печально, но я свой долг помню.
– Ладно, ладно. Вот ведь грозный… будто пес… – пробормотал Етон, косясь на него, и вмиг стал похож на отрока, что залез за репой в чужой огород. – Уже и зубы оскалил…
Но даже слово «пес» прозвучало не как оскорбление, и сам Стенар принял его скорее как признание своих заслуг и наклонил голову, соглашаясь. При всем спокойствии в его облике было нечто настолько уверенное и решительное, что не возникало сомнений: он выкинет из городца нежеланных гостей, кто бы они ни были, и незвирая на их численность. А Обещана мысленно возблагодарила чуров, что при ней есть Стенар. Недаром говорили, что старый Етон – колдун, раз так долго живет. В нем и в молодом ощущалось нечто колдовское – тайная сила, способность подчинять и обольщать.
Вот только на Стенара эта сила натолкнулась и опала, как волна под скалой.
– Поведай лучше, княже, с чем прибыли мы, – вступил в беседу Чудислав.
Обещана раньше видела его один или два раза, когда он по разным делам проезжал через Горинец, но очень давно, и теперь едва припомнила.
– А прибыли мы, – Етон обернулся к немцу, – вот, бискупа русам везем. В Киев направляется.
Немец прямо сидел за столом, но почти не ел – взял только два-три кусочка пареной репы, и то перед тем как есть, сделал над ними какой-то знак и пробормотал что-то, сложив перед собой ладони. Вкусную подливу из меда с коровьим маслом понюхал, а есть не стал, вот чудной!
– Откуда он?
– А вы не слыхали, что Ольга, княгиня киевская, прошлой зимой посольство к Оттону в страну саксонскую снаряжала и просила прислать ей учителя веры Христовой?
– Про посольство слышали, – ответил ему Стенар, и Обещана, что-то вспомнив, кивнула.
Она хорошо помнила тот пир на Святой горе, когда принимали вернувшихся послов и люди Ольги подрались с гридями Святослава. Но все ее мысли тогда занимала первая попытка Унерада с нею объясниться, и ни во что другое она не вникала. Она и сейчас вспомнила, как бранила Унерада под стеной поварни, и подавила улыбку. Могла ли она подумать, что этот человек, которого она ненавидела как погубителя жизни своей, так скоро станет ее мужем?
