– Господин Лазарев играл в нее вчера?
– Нет, его не может быть в моем доме никогда, – ответила Валерия, довольно резко. – Откуда он вам знаком?
Пушкин старательно не замечал, как поменялось настроение мадемуазель.
– Господин Лазарев может считаться вашим женихом?
– Этот негодяй? Мелкий подонок и гадина? – Гнев Валерии был слишком бурным и внезапным. Как перегретый шоколад. Вспыхнул и погас. – Он никогда, никогда не будет моим женихом. Не отличу его от приказчика или официанта. Его место в прихожей: лакей Митенька…
– Если у Лазарева появится состояние, вы будете рассматривать его среди других кандидатов?
Чиновник сыска переступил черту, какую нельзя переступать с барышнями. Особенно своенравными.
– Господин Пушкин, что вы себе позволяете?
– Прошу простить…
– Полагаю, ваш интерес исчерпан.
Интерес Пушкина был столь глубок, что не опустел и наполовину. Он дал слово Агате, что не будет касаться некоторых тем. Слово надо держать. Вопреки логике и необходимости сыска. Пушкин встал и поклонился.
– Примите мои извинения… Настоятельно прошу не отвергать мою помощь. Если понадоблюсь, дайте знать в сыскную полицию. Мы находимся в Малом Гнездниковском переулке, в доме обер-полицмейстера…
Валерия отвела взгляд, не желая больше разговаривать. И видеть этого человека.
• 36 •
Городовой Ревунов стоял на посту в Большом Ново-Песковском переулке. О том, что случилось утром на прудах, не знал ничего. Поэтому доложил, что Лазарев не появлялся. И куда мог молодой человек запропаститься? Прежде в загулах замечен не был…
Дверь распахнулась так быстро, будто Авдотья Семеновна ждала рядом.
– А, это вы, – проговорила она, отступая и позволяя Пушкину войти в дом.
Несколько раз ему выпадало сообщать родственникам плохие новости. Пушкин старался относиться к этому как к неизбежной части службы. Но сейчас он не мог сказать правду. Он уйдет, а Авдотья Семеновна останется одна. Что с ней будет к утру бессонной ночи? Милосерднее пока умолчать. Узнает утром от пристава. В полицейском участке, на людях, легче выплакать горе.
– Ваш сын не давал о себе знать?
– Ох и загулял Митенька… Первый раз так… Где его носит… К вам не заглядывал?
– Мы очень встревожены, – сказал Пушкин то, что вынужден был сказать. – Давайте я поищу его. К кому господин Лазарев мог поехать?
– Ума не приложу… Друзей у него нет, так, товарищи в трактир сходить…
– Вы говорили про невесту. Кто она?
Матушка только руками развела:
– Ведь он такой скрытный… Ничего не говорит… Только намеками да посмеивается…
– Откуда ждал больших денег?
– Вот тоже скрытничал Митенька, – ответила Авдотья Семеновна так, что нельзя было не поверить. – Только, говорит, капитал такой будет, что удивишься, маменька… Неужто тыщ на сорок, спрашиваю, или пятьдесят? А Митенька в ответ одно: смеется и давай меня целовать…
– У него был дневник или записная книжка?
– Ничего такого не держал… Иной раз ляжет на диван книжку почитать, так и заснет. Митенька театры еще любит…
– Что рассказывал про Валерию Макаровну?
Авдотья Семеновна выразила удивление:
– А что про хозяйскую дочку говорить? Митенька у нее уважение заслужил, в дом вхож, об остальном лучше не спрашивать… Сами понимаете, господин хороший, дело тонкого обхождения.
– Вчера и сегодня никто не приходил, вашего сына не спрашивал?
Старушка вытерла сухие глаза платочком.
– Была такая странность…
– Какая странность?
– После полудня постучали, я бросилась открывать, думала, Митенька возвернулся… А на пороге мальчик стоит…
– Какой мальчик? – спросил Пушкин.
– Обычный… Годков больше десяти, лица не разобрать, шарфом замотано, одни глаза торчат, под мышкой коробку зажал… Я ему: тебе чего надобно? А он мычит, пальцем машет, будто запрещает что-то… А что? Понять нельзя… Как немой… Я его в дом зову чаем напоить, а он пальцы вот так сложил… – Авдотья показала крест из указательных, – и убежал. Звала его, да куда там… И след простыл… Очень меня напугал… И кто это был?
– Наверное, мальчик ошибся домом…
– Уж не знаю теперь. – В глазах Авдотьи Семеновны стояли слезы. – Сердце совсем не на месте…
– Вчера утром ваш сын обжег щеку на кухне…
Матушка тихонько перекрестилась.
– Да разве я недогляжу? Митенька к плите близко не подходит.
– Простите, Авдотья Семеновна, у вас не найдется булавки? Мне надобна…
– Отчего же не найтись, найдется…
Старушка отошла к старому серванту, вынула шкатулку швейных принадлежностей, пошуршала внутри и поднесла подушечку, утыканную крохотными булавками, каким закалывали материю, прежде чем метать стежок.
– Выбирайте, какая глянется…
Пушкин вытащил ближнюю и воткнул в отворот пальто. Он еще хотел спросить разрешения осмотреть вещи Лазарева, но милая Авдотья Семеновна стала тревожно посматривать. Будто о чем-то догадываясь. Он скомканно обещал дать знать, если получит известия, и покинул дом.
Даже у чиновника сыскной полиции, черствого и бездушного, иногда истощаются душевные силы. Быть черствым и бездушным – непростое это дело. Порой…
Сторожка дворника приютилась в дальнем углу двора. Пушкин резко распахнул дверь. Порыв ветра налетел на свечи, пригибая огоньки.
– Ох ты, мать… Испугали, – проговорил Охрушев с полным ртом. Дворник ужинал блинами с чаем. – Доброго вечера, господин полицейский… Дверку притворите.
Каморка был тесной. Пушкин кое-как уселся на табуретку, что жалась к столу.
– Что со щекой?
Заботливость полиции ничего хорошего не обещала. Дворник потрогал платок, который повязал вкруг лица так, что на затылке торчали заячьи ушки узла.
– Печку растапливал, дровишка стрельнула… Ожегся, что хоть плачь… Нет сил терпеть, пойду завтра к доктору, попрошу мази какой…
– Сегодня в дом к Лазаревым приходил мальчишка, – сказал Пушкин. – Видел его?
Дворник прожевал жирный блин.
– Мальчишка? Вот не припомню… Да мало ли кто во двор заходит…
– Лазарев сегодня или вчера появлялся? Отвечать честно, иначе отправлю в участок.
Такой строгости Охрушев ничем не заслужил. Да за что же?
– Митьку вчера утром видел. Вышел из дома сияющий, что твой рубль. Поздоровался, говорит: такая удача выпала, что скоро съедет отсюда…
– Какая удача?
– Говорит, большой куш сорвал. Не иначе в картишки. Или невесту богатую нашел. Да только верить ему нельзя.
